В связи с продажей дома на Смоленском бульваре встал вопрос о размещенной в нем коллекции картин. В архиве сохранилось заявление в совет Третьяковской галереи от "вдовы коллежского асессора" М. К. Морозовой, в котором сказано: "Покойный муж мой Михаил Абрамович Морозов выражал при жизни свое желание, чтобы его собрание картин русских и иностранных художников перешло впоследствии в собственность художественной галереи (имени П. и С. Третьяковых)". Во исполнение воли покойного его вдова передала галерее шестьдесят картин, а двадцать три произведения искусства оставила пожизненно в своем пользовании, заявляя, что "они должны поступить в галерею после моей смерти"78 (некоторые картины, кроме того, Маргарита Кирилловна пожертвовала в провинциальные музеи). Впоследствии, в годы Советской власти, коллекция была разделена: картины русских художников остались в Третьяковской галерее, рисунки Тулуз-Лотрека и морской пейзаж Ван Гога переданы в Музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, остальные произведения французских импрессионистов - в ленинградский Эрмитаж.
Со Смоленского бульвара Морозова с детьми переехала в арендованный ею неподалеку особняк на Новинском бульваре (теперь N13 по ул. Чайковского). Особенным обустройством этого временного приюта она не занималась, тем не менее заседания Религиозно-философского общества памяти Владимира Соловьева продолжались и здесь. "Теперь предполагается целый ряд рефератов кружка, - сообщала Морозова князю. - Я очень рада, что эти собрания сами собой возрождаются, без моего усилия, значит, они нужны".
Маргарита Кирилловна по-прежнему с энтузиазмом относится к религиозно-философским диспутам последователей Владимира Соловьева. "Пусть пока это кружок, - писала она Трубецкому 29 марта 1910 года, - но ведь мы можем завоевать и молодежь. Потом я мечтаю, что можем пересоздать преподавание по многим вопросам, особенно религиозному... Вообще, надо делать, надо верить! Мы все так честны и бескорыстны, а таким ли людям в России и не работать!"79
Еще одно свидетельство того, как широко были распространены в российском обществе настроения Тузенбаха из "Трех сестер" или Пети Трофимова из "Вишневого сада", мечты которых кажутся их потомкам настолько наивными, нелепо идеалистичными, что в современных постановках эти чеховские герои порой изображаются чуть ли не в карикатурном виде. Впрочем, и сама Маргарита Кирилловна стала прототипом весьма иронически обрисованного автором персонажа "светской дамы" с претензией на "ученость" в пьесе Вл. И. Немировича-Данченко "Цена жизни", шедшей в 1910-х годах на сцене Малого театра.
Летом 1910 года Морозова пытается лечить душевную рану погружением в любимую ею природу среднерусской полосы. В одном из писем она писала, что для нее дороги не только Москва и "весь ее дух", но и "самая природа около Москвы".
Пора, пора к березам и грибам,
К широкой осени московской...
С помощью брата покойного мужа - Ивана Абрамовича - было куплено небольшое имение Михайловское в Калужской губернии на берегу реки Протвы. Покупка была оформлена еще летом 1909 года. В письме Е. И. Полянской от 4 июля 1909 года М. К. Морозова писала: "Я очень глубоко рада, что имение куплено. Это большое событие для меня. Наконец-то я успокоюсь и устроюсь. Эти заботы будут мне милы, да и перспективы открываются широкие и глубокие. Идти из корня, коснуться корня русской жизни - это ли я не люблю!! Это меня углубит и умудрит - я знаю".
Маргарита Кирилловна со страстью занялась "миллионом хлопот" по устройству усадьбы и через несколько лет писала Трубецкому, что чувствует себя "лучше всего здесь, где мне каждый уголок дорог, каждый уголок мной устроен, столько вложено любви в каждое деревце, цветок, травку! Все здесь до последней песчинки мне мило и дорого и мной все из дебрей устроено".
В Михайловском мать и младшие дети наслаждались природой, деревенским уединением, широким привольем. "Я их обоих так обожаю, - пишет Маргарита Кирилловна о Мике и Марусе (дома ее звали Пуленькой), - что малейшая тень на их лицах меня мучит"80. Но эти тени редки, младшие не доставляют ей огорчений.
По сравнению с ними в старших детях ощущается "разный дух". В деревне они не находят себе места. Юрий и Елена, каждый по-своему, по словам матери, "составляют вопрос серьезный". Особенно старший сын, о котором она писала еще в 1904 году Е. И. Полянской: "...Очень, очень жалею и боюсь за него. Он физически очень здоров, но нервы у него ужасны! Вы понимаете, каково мне, когда я за дверью слышу крики, топот, ругань, ну точь-в-точь Миша! Даже те же слова... Он не понимает того, что понимает ребенок 4 лет и что Мика прекрасно понимает! У него в мозгу или где-то есть дефект"81.
С годами Юра не становится лучше. В 1910 году Маргарита Кирилловна жалуется в письме Трубецкому: "...Это прямо психически больной человек. Это постоянная душевная рана для меня, которая болит всегда, но особенно ноет, когда мы с глазу на глаз, и я вижу, что это будет в жизни. Больно за него... Несчастный человек. Ты можешь себе представить, когда видел и наблюдал годами гибель одного (Михаила Абрамовича. - Н. Д.), видеть и наблюдать симптомы возможной гибели другого. Хорошо с человеком здоровым, ты его можешь убедить, повлиять, но с больным разумом и душой ничего не поделаешь. Я его ласкаю, успокаиваю, сколько могу, но вижу, что ничего не достигну. Тут только сама жизнь или спасет, или окончательно разрушит. Очень грустно"82.
Заглядывая вперед, проследим по письмам материнское горе до печального конца. В 1915 году Юрий выдержал экзамен в морской корпус, уехал в Кронштадт. В опубликованных в последние годы статьях о М. К. Морозовой сообщается, что ее "младший сын пропал еще в первую войну"83 (имеется в виду Юрий - старший из детей). Однако хранящиеся в архиве письма по-другому рассказывают о его судьбе.
Сразу после февральских событий 1917 года Маргарита Кирилловна пишет Трубецкому: "Юра в санатории в Сокольники (видимо, психиатрического профиля. - Н.Д.). ...Иван Абрамович все очень хорошо обсудил и устроил". В июле 1917 года в ее письме к князю читаем: "Насчет Юры не хочется и писать тебе, как все тяжело и мучительно"84. Письма Морозовой в ее фонде в ОР РГБ обрываются на августе 1917 года. В них больше нет упоминаний о старшем сыне. Осенью этого же года состояние Юрия, по всей вероятности, безнадежно или его уже нет в живых, поскольку в завещании бабушки Варвары Алексеевны Морозовой, умершей 4 сентября, он не упомянут в числе других наследников. Видимо, Юрий кончил жизнь так же, как его дед Абрам Абрамович. Письма Морозовой Трубецкому - зеркало ее переживаний и надежд.
И после разлуки она продолжает писать князю регулярно, изменяя почерк на конверте (при этом просит сообщить, "удачно ли"). С прежним жаром говорит о своих чувствах ("...вся моя любовь к тебе есть сплошная выстраданная радость и бесконечная мука"), о своей тоске ("Бог только знает, что это для меня, не видеть тебя, не целовать тебя, не изливать всей души...").
И страшно мне, что сердце разорвется,
Не допишу я этих нежных строк.
Оказалось, что признанную красавицу, с юных лет избалованную мужским вниманием, поклонением, обожанием, природа наделила редким даром любви - самоотверженной, готовой на любые жертвы, любые испытания. Какая глубокая боль женской души слышится в ее обращенных к любимому словах: "Я задумалась над тем, что мне осталось 5 лет жизни в силе и молодости, и вдруг я никогда не побуду с тобой где-нибудь совсем одна и близко-близко! Мне стало страшно"85. Она не подозревала тогда, что жизнь готовит ей сюрпризы пострашнее.
В письмах к князю Маргарита Кирилловна рассказывает о том, что находит утешение в младших детях ("они меня веселят и оживляют душу"), в музыке (играя по 2 - 2 1/2 часа в день), в занятиях философией, которая, по ее словам, "всегда была моей спасительницей и убежищем в трудные минуты".