Позже ей, "Снежной маске" - Наталье Николаевне Волоховой - посвятил Блок целую книгу своих стихов.
История предков Евгении Владимировны очень интересна. Император Николай 1 пригласил из Италии для строительства Исаакиевского собора итальянского архитектора Пагануцци. Пока архитектор добирался на лошадях от границы до Петербурга, его убили и ограбили. В столицу приехала молодая вдова с грудным младенцем. В возмещение сиротства царь пожаловал вдове кусочек земли в Тамбовской губернии, мальчика, когда подрос, устроил в военное заведение, впоследствии он дослужился до генеральского чина. Это был дед Евгении Владимировны. Все старинные документы Евгения Владимировна уничтожила в 1937 году. Отец ее работал в типографии (типография "Гудок" в Вознесенском переулке) (бывшая ул. Станкевича. - Ред.).
Евгения Владимировна училась в той же Алферовской гимназии, где моя мама и ее сестры. Обожаемое, балованное дитя, Женечка Пагануцци ходила в гимназию мимо их дома в Долгом переулке. Ранец за ней несла горничная - чтобы Женечке не было тяжело.
Позднее я училась в одном классе с ее сыном Никитой в 11-й школе ХОНО, бывшей Алферовской гимназии. Большой шалун, талантливый, умный Никита погиб в муках от саркомы в 28 лет. До сих пор хранится у меня детская Никитина игрушка - резная деревянная лошадка, которой Николай Павлович пользовался, когда писал акварель "Маневры Московского военного округа".
До конца дней Евгения Владимировна сохранила спокойствие и непосредственность. Дожила она, как и Наталья Александровна, до глубокой старости и умерла почти одновременно с ней. Похоронены она и ее сын Никита на Введенских горах, недалеко от Ульяновых.
Карандашный ульяновский портрет Евгении Владимировны Муратовой - в монографии Грифцова и Муратова. Большой овальный портрет маслом, написанный А. С. Глаголевой, в Музее искусств в Нукусе.
Но дороже и ближе всех была мне младшая сестра Анны Семеновны, Юлия Семеновна Захарова, такая же темноглазая, темноволосая, такого же роста и с таким же грудным голосом, как у Анны Семеновны. Потеряв все на свете, получая ничтожную пенсию за мужа, она никогда не жаловалась, глубоко в себе храня боль, радовалась жизни, хотела жить и всегда говорила: "Я богаче всех!" В молодости была учительницей в имении Лосевых близ Переделкина по Киевской дороге. Дочь Лосевых, Анна Алексеевна, была замужем за художником В. Н. Бакшеевым. Юлия Семеновна рассказывала много интересного о своей прошлой жизни, многое о жизни Ульяновых я знаю от нее. Ее рассказы о старине я слушала с упоением.
Большой души и благородства человек, Юлия Семеновна была самобытна, оригинальна, очень быстра, общительна и весела, друзей у нее было много. Дружила и с Кастальской, и с Муратовой, в молодости с композитором Сацем, и в первую очередь, конечно, с Николаем Павловичем. Про Веру Евгеньевну говорила: "Вера Евгеньевна большой человек, она совсем не мелочная".
Мы нежно любили друг друга, часто спорили, ссорились и тут же мирились - разницы в возрасте не чувствовалось, хотя Юлия Семеновна была лет на сорок старше меня.
С особенной нежностью Юлия Семеновна относилась к моему мужу. Очень любила нашу дачу, много лет жила с нами на ней, сердилась, если мы поздно переезжали. Несколько лет самоотверженно и терпеливо ухаживала за моей больной тетей Валей.
Долго прожив в деревне, любила землю. Накануне составляла план работ на следующий день и, если что-нибудь не успевала выполнить, была очень собой недовольна.
Часто ездила в Москву. Накрутив накануне папильотки, наряжалась в черный костюм, белую блузку с черным бантиком, черную шляпу с полями и отправлялась в путь.
Приехав однажды поздно, когда мы уже не ждали и заперли калитку, полуслепая, в восемьдесят с лишним лет, перелезла через забор, просидела всю ночь под любимой цветущей сливой и только на заре, окончательно заледенев и промокнув от росы, тихонько поцарапалась в окно.
Глубокой осенней ночью я вдруг услышала, как Юлия Семеновна, внезапно сорвавшись с кровати, босая, в одной ночной рубашке помчалась по темному саду. Бежала так, что я не могла ее догнать, - ей почудилось, что в сад залезли воры. При всей своей уживчивости, необыкновенной доброте и любви ко всему сущему упряма была необычайно и в упрямстве своем неподражаема. Последнее слово в споре всегда оставалось за ней. Рассердилась, что весной не так посадили грушу - в тени. Я ей показала: "Смотрите, она вся освещена солнцем". - "Ну и что? Светит, но не греет и тепла не дает!" Так и вошло в обиход у нас это выражение: "Светит, но не греет и тепла не дает".
Карандашный ульяновский портрет Юлии Семеновны Захаровой в Музее им. Пушкина в Москве. Портрет маслом, очень похожий, но не совсем законченный, написанный ее дочерью Татьяной Александровной Захаровой, - в Музее искусств в Нукусе.
***
Николай Павлович знал, что очень болен. Часто молча глотал нитроглицерин, иногда хватался за сердце и уходил в другую комнату, тоже всегда молча. Перенеся тяжелый инфаркт, щадил себя, берег для большого дела, которым жил и которое делал для людей, не думая, не стремясь добиться наград или почестей. С неизменным чувством собственного достоинства никогда ни перед кем не заискивал, предпочитал в этом случае оставаться в тени. Свое место в искусстве он знал.
В любом одеянии, даже в теплом своем сером халате до пят был всегда элегантен, подтянут, при белом воротничке и галстуке "бабочке".
Творческая мысль его работала неустанно. Ежедневно, встав в шесть часов утра, как только позволяло освещение, он становился к мольберту. В эвакуации, в труднейших жизненных условиях написал виды Тбилиси, Нальчика, два варианта картины "Партизаны", три прекрасных портрета, "Чайхану", рисунки, акварели, целую серию прекрасных картин "Самарканд".
Вернувшись в Москву, мечтал написать или нарисовать эскалатор метро. Его привлекала непрерывная лента людей, движущихся одновременно в разных направлениях, - "туда-сюда". Мечту эту осуществить ему не удалось.
После возвращения из эвакуации, тяжело больной, существовавший только на нитроглицерине, Николай Павлович написал три большие картины.
К каждой работе подходил мучительно для себя и сложно. Не писал по наитию, а глубоко изучал много исторических материалов, чтобы против исторической правды ни в чем не погрешить.
Замысел картины "Лористон в ставке Кутузова" возник еще до войны, но приступил Николай Павлович к работе над картиной в начале 1944 года. На столе у него лежала книга академика Тарле о Наполеоне.
Мысль, высказанная Николаем Павловичем уже после возвращения из эвакуации, была воплощена им в этой картине.
Когда французы позорно бежали из Москвы, Наполеон направил своего посла графа Лористона к Кутузову с предложением заключить мир. Кутузов ответил коротко и сурово: "Если я заключу с французами мир, Родина мне этого не простит".
В тяжком раздумье, в мучительной тревоге стоит Лористон в ставке Кутузова - как он посмеет доложить всесильному императору об отказе русского полководца и о трагическом исходе войны для Франции?