В старших классах все большую роль в нашей мальчишеской жизни начинали играть сверстницы. Вечеринки устраивали то у одного, то у другого, выгадывая время, когда родители уходили на вечер. Но больше всего - у Женьки. У него был один из лучших по тем временам патефон марки "Хис майстерс войс" с великолепным набором пластинок, в числе которых были полузапрещенные Вертинский и Петр Лещенко. Танцевали в основном танго и фокстрот. Для вальсообразных па мы просто не располагали площадью. Женька и тут пользовался наибольшим успехом, хотя танцевал ничуть не лучше других парней. Просто девчонки каким-то особым чутьем угадывали в нем сильную личность.
Юношеские увлечения носили обычно романтический характер. Никто не афишировал своих чувств. Записочки передавались тайно, из рук в руки либо с помощью "почтового ящика" - укромных мест, известных только двоим - ему и ей. Пройти под руку с девушкой по Арбату было немыслимо. Я уже не говорю о том, чтобы пройтись в обнимку. Такой поступок мог положить несмываемое позорное пятно на репутацию твоей спутницы. Поэтому, если ты хотел встретиться с Валей или Любой, то шел на прогулку с ближайшим другом, а та со своей подругой или подругами. И так, встречаясь как бы невзначай, мы шли целой компанией.
Не каждый решался пойти со своей девушкой на поздние вечерние сеансы. Вот в театр или на концерт - другое дело, тут честь девушки ничем не пятналась.
- Наивно и достаточно глупо, - иронически улыбнется молодой читатель.
- Да, - отвечу я, - но только с точки зрения сегодняшних понятий и моральных норм. Мы жили в другой "системе координат".
Настоящая любовь пришла к Жене Ананьеву в десятом. Ее звали Таня Дагаева, и в сочетании двух имен - Евгений и Татьяна - звучало что-то пушкинское. Друзья так и говорили, что оба исправят классика, и наконец-то Татьяна выйдет за своего избранника Евгения, а не за старого Гремина.
Расцвет их любви пришелся на коротенький отрезок времени - десятый класс плюс трехмесячные курсы военных переводчиков.
На эти курсы, открытые в авральном порядке в начале сентября 1941 года (до войны в штатах Красной Армии такой должности не было), мы поступили вчетвером - Женька Ананьев, Женька Кашников, Миша Любарский и я. Тани тогда уже в Москве не было: она с семьей была эвакуирована на Урал. В середине октября курсы из Москвы были передислоцированы в Ставрополь-на-Волге. (Ныне этого полугородка - полудеревни не существует, он ушел на дно Куйбышевского моря.) И вот однажды мы увидели Таню. Узнав, где мы находимся, она умолила родителей отпустить ее туда же, где был Женя. С ним она окончит курсы и вместе будет воевать. Родители пытались отговорить, но она добилась своего. И, увидев Таню, никто из нас не удивился. Мы знали о ее чувствах к Жене и о его чувствах к ней. Да и то сказать, мы были уже не детьми, а взрослыми людьми, солдатами. Они и на войне хотели быть вместе. Для долгого счастья им не хватило одного - жизни.
Тот прощальный вечер перед отправкой на фронт, как ни странно, помню смутно. Знаю лишь, что грусть расставания мы пытались заглушить шуткой, озорством, танцами. Собственно, танцевали двое: Он и Она. Миша выводил на своей неизменной флейте (с ней он и ушел на фронт) мелодию танго, а мы с Женькой Кашниковым подвывали и отбивали на стульях такт. Отбивали, любуясь прекрасной, увлеченной друг другом парой.
Кто мог предугадать тогда, что из всей нашей дружной пятерки до Победы суждено будет дошагать только мне? Война развела всех нас по разным фронтам.
Военная переводчица 57-й резервной армии Татьяна Дагаева погибла летом 1942 года на Юго-Западном фронте при выходе из окружения. Подробности неизвестны, могила ее не установлена. Женя Ананьев погиб еще раньше, в январе, под Москвой. Он получил назначение в разведотдел 50-й армии. По одной версии, он погиб в тылу врага, будучи в составе разведпартии, по другой - его убил пленный офицер при допросе выстрелом из припрятанного и не обнаруженного при обыске пистолета.
Пробыл Женя на переднем крае всего несколько дней. Когда полгода спустя наш одноклассник, артиллерийский лейтенант Саша Турецкий, оказался в разведотделе штаба 50-й армии и пытался выяснить обстоятельства гибели Жени, то никто не смог даже вспомнить такого парня. Лишь когда Турецкий сказал, что он его друг с Арбата, откликнулась машинистка, уроженка Плющихи: "Да, прибыл с курсов в январе почти мой земляк, арбатский парень-переводчик, широкоплечий блондин. Но мы даже как следует не успели к нему приглядеться. Ушел на задание и не вернулся".
Прошло столько лет, но смириться с этим нельзя. От самого одаренного из нас, деятельного и целеустремленного парня не осталось ничего. У него не было ни сестер, ни братьев. А родителей, переживших его, давно не стало. Даже дома в Карманицком переулке, в котором он жил и где находилась наша мушкетерская штаб-квартира, больше не существует.
Зимой 1942 года прибыл со Ставропольских курсов на фронт под Москву и Женя Кашников. Был, как и Ананьев, послан в разведку и погиб. Точнее, пропал без вести. Его мать до конца своих дней отказывалась верить в гибель сына, время от времени звонила мне и спрашивала, нет ли каких вестей о Жене или хотя бы о тех, кто был с ним рядом в последнюю минуту.
Трудно осознать гибель Кашникова. Он был настоящий русский богатырь с необъятной грудной клеткой и мощными бицепсами. Для него ничего не стоило приподнять двух сверстников и "чокнуть" их лбами. Не больно, а так, на спор или в шутку. Добродушный, застенчивый, немногословный и справедливый - он был арбатским Портосом. Его так и звали - Женька-Портос. Когда он находился радом; мы могли быть спокойны: самые отчаянные арбатские забияки не решались задирать нас. На фронте Женька мог погибнуть только в неравном бою против трех-четырех, а то и пяти врагов. Если только его не сразила в сердце пуля или не разорвал снаряд.
Хрупкий Миша Любарский был прирожденным музыкантом. Его богом была флейта. Он не расставался с ней даже в школе. Ни на кого не обращая внимания, играл на переменах в коридоре, а весной и во дворе. Любимая мелодия - ария Орфея из оперы Глюка "Орфей и Эвридика".
Мишка окончил Ставропольские курсы позднее всех и попал на фронт лишь весной сорок второго. Он смог дойти до Румынии.
Приказом от 02.09.44 года по 34-му стрелковому корпусу военный переводчик старший лейтенант М. А. Любарский был награжден орденом Отечественной войны. Но об этой награде Миша так никогда и не узнал. 3 сентября он скончался от ран в госпитале. Его похоронили на братском кладбище советских воинов в Констанце...
Из каждых ста парней-фронтовиков рождения двадцать третьего - двадцать четвертого годов, как говорит статистика, в живых осталось пять-шесть человек. Видимо, во всей истории человечества это самые обездоленные, обескровленные годы. Физическую и нравственную нехватку почти тридцати миллионов, павших на войне, мы ощущали все эти десятилетия, ощущаем по сию пору и, несомненно, будем ощущать еще и в XXI веке. Ибо погиб не только каждый восьмой гражданин страны. Погибли самые беззаветные, самые благородные, самые честные и самые пламенные романтики в тяжелых солдатских сапогах. Арбат пережил все действия российской трагедии в полной мере.
Послевоенное расселение коммуналок довершило процесс. Очаг высокой интеллигентности и духовности, старый Арбат потерял своих законных наследников. Осталось название, декорация улицы, но ушла ее живая плоть.
Разговор об Арбате мне хотелось бы закончить рассказом о том, как родная улица помогала своим сыновьям на фронте выстоять, словно была с ними рядом.