В силу необходимости весьма сжато упоминая о деяниях редакции "РТ", отдельными штрихами обозначая эпизоды из ее жизни, участником которых я был сам, хочу заметить: чтобы понять, чем мы жили в гоголевском доме, надо внимательно перелистать подшивку еженедельника. Ибо выход первого номера был отпразднован в его стенах. Справедливости ради должен сказать - сюда редакция перебралась уже сформированная целиком. А потому продолжу рассказ о ее дальнейшей "лепке" и о профессионалах, которые удостоились чести быть приглашенными в ее состав. Тут уместно подчеркнуть, что он и по тем временам, и по более поздним выглядел чрезвычайно неординарным, а порой даже неправдоподобным. Многим просто не верилось, что ряд таких личностей - глубоких и профессионально шлифованных, не перегоревших и не подавивших творческих амбиций под гнетом советских рутинных отношений - могут собраться под один кров и начать продуктивную работу.
Когда я был принят в штат и появился в редакционной "зале", за вплотную сдвинутыми столами уже сидели Виктор Веселовский, Андрей Золотов, Лола Шакина, знакомые мне по редакции "Недели", а также Виталий Моев, Павел Гуревич, Вячеслав Щербатов. Кроме заведующих отделами юмора, искусства, иллюстраций, публицистики, радио и телевидения, информации обозначились и "рядовые" сотрудники: Владимир Санин, Александр Васинский, Рена Шейко, Виталий Гербачевский, Татьяна Аверина, Людмила Невенгловская. По комитетским лестницам и коридорам деятельно сновали заместители ответственного секретаря: пришедший из "Юности" Илья Суслов (в паре с Веселовским поставивший потом "Клуб 12 стульев" в еженедельной "Литературке" и впоследствии эмигрировавший в США, где выпустил несколько книг рассказов), Игорь Саркисян, перебравшийся к нам из сопредельного дружественного ежемесячника "Кругозор". Этот довольно модный квадратный журнальчик с несколькими гибкими пластинками-шлягерами внутри, тоже "ходивший" под Хессиным, имел в своем штате несколько отменных перьев: Юрия Визбора, Евгения Велтистова, Сергея Есина.
Быстрота, с какой росла и сплачивалась редакция, ощущалась ежедневно. Вот заметался по еще более сузившимся проходам между столами поджарый Саша Тер-Григорян - заведующий отделом международной жизни, успевший, несмотря на свои тридцать лет, поработать корреспондентом во Вьетнаме и Китае. Впереди у него еще будет экзотическое продолжение этого пути - собкорство известинца в Непале и Венгрии. Сашины знания пригодились как нельзя кстати. Именно в это время задымила культурная революция в Китае, все успешнее развивал боевые операции хошиминовский Север. Прекрасно дополнял его Анатолий Куров, хорошо изучивший Вьетнам за три года пребывания в этой стране. Появились в нашей орбите две корреспондентки: Ада Петрова и Алла Гербер. Отдел информации взял Олега Ларина, Григория Фрумкина и Всеволода Гордеева.
Солидно выглядел среди молодежи пожилой, на наш взгляд (ведь он и Отечественную отвоевал), мэтр Леонид Лиходеев, находившийся тогда в зените славы. Не хватало в нашей команде только главного редактора. Но вот возник и он. Как всегда, неожиданный и непредсказуемый, как и полагается вождям.
Борис Ильич Войтехов был легендарной личностью. Он родился в 1911 году и успел многое повидать в жизни. Первое, о чем вспоминали старые литераторы при упоминании его имени: до войны он вместе с Леонидом Ленчем написал скандальную пьесу, которая в эпоху чисток чуть не стоила соавторам жизни. В центре ее была драма некоего уполномоченного, который в трудных условиях (кажется, в Таджикистане) добивается поставок хлеба для нашего грозного государства. Второе: после войны Войтехов был главным редактором "Смены" - известного комсомольского журнала. Третье: он был безвинно репрессирован и отправлен в лагерь. Все перечисленное было чистой правдой. Но кроме нее было еще много другого, потрясающе интересного, о чем он сам мне рассказывал в доме Гоголя.
С приходом Бориса Ильича жизнь завертелась в бешеном темпе. Между тем дата выхода первого номера еженедельника по-прежнему была неизвестна. Многомудрые "старики" говорили, что его выпуск будет приурочен к ближайшему съезду партии, другие - ко дню рождения Ленина. У Литвинова появилась мысль предложить спокойную и для всех времен годную обложку: в тонких белых линиях компьютерной графики, как бы радиоволнах-лапше, изящно запутались гипсовые ухо и глаз. Пушкинские строки из "Пророка" тут пришлись как нельзя кстати: "И виждь, и внемли". Войтехов проект одобрил, а Хессин скептически заметил: "Куда вы денетесь, все равно надо Ленина давать". Так оно в конце концов и вышло. Только Ильич вышел какой-то странный. Кириллыч поручил сфотографировать в багровом свете голову типового гипсового основоположника, пылившуюся в любом магазине канцелярских принадлежностей. Комитетское начальство поежилось, но стерпело.
На ходу изучающий людей и их амплуа Войтехов проникся огромным уважением к Литвинову. Другим он то и дело устраивал сногсшибательные экзамены. Дошло как-то и до меня дело.
Однажды вечером, за считанные дни до выхода первого номера, Войтехов позвал меня и спросил, могу ли я предложить тему для рубрики "Дома и люди". Ему, видимо, внушал симпатию такой прием литературного открытия забытых имен и утраченных связей. Свою идею он пояснил так: "Однажды в Ленинграде шел я со знакомым по Морской улице (между прочим, Войтехов имел пристрастие к употреблению старых названий. Он даже МИД всерьез называл Наркоминделом). И вдруг тот остановился и с загадочным видом тихо сказал мне, указывая на довольно обычное здание: "А вот тут жила Пиковая Дама". Нам надо писать о таких вещах". Помнится, меня удивила точность, присутствовавшая в эпизоде, ведь многие питерцы считали, что пушкинская старуха графиня обитала на Литейном проспекте, и разве что узкий круг специалистов знал, что ее прототип - княгиня Голицына - жила именно на Морской. По-видимому, как раз с таким человеком Борис Ильич прогуливался по северной столице. Узнав, что у меня есть подходящая для рубрики тема, причем тоже связанная с городом на Неве, главный редактор вынул из кармана, словно приготовленный заранее, червонец: "На обратную дорогу деньги достанете сами, гостиница вам не нужна - следующую ночь проведете в поезде по дороге в Москву. Утром заметку сдадите в номер, место для нее оставляем. До свидания!" Это веселое редакционное заданьице я выполнил с пунктуальной точностью. Однако рубрика по непонятным причинам так никогда и не открылась.
Мятущийся характер Бориса Ильича далеко не всем пришелся по вкусу. Постоянно выстраивая планы оригинальной подачи материалов, он ориентировал на яркость решений, на риск, на динамизм, на проламывание брешей в заскорузлых порядках. Он "пробил" впервые съемку ночной Москвы, решительно заменял подготовленные тексты, отчего секретариатчики отчаянно впивались пальцами в свои лохмы. От него исходила мощная самореклама, он был асимметричен, порой безумно остроумен. Он жил по законам собственной драматургии, не без основания полагая, что люди - это в основном актеры, с которыми можно говорить по делу, а можно и сыграть в дело. Он сам признавался, что дом Гоголя его преображает. Да это и чувствовалось, как только он появлялся на втором этаже, перемещаясь по священной территории перегороженных анфилад барских комнат. Шаги его слышались издалека, они были четки и уверенны. Отдававшиеся тут же распоряжения завораживали властной интонацией. Если ему надо было высказать неудовольствие, он никогда не бывал грубым. С ледяным спокойствием он ронял несколько фраз и замыкался в себе. Но этой редкостной фигуре не была чужда и проникновенность, он способен был спонтанно обрушить на человека комплименты, которых от него, казалось, и ждать было невозможно.