Умение воодушевить народ, увлечь благородными идеями. Поощрение патриотического подъема в связи с нашими завоеваниями в освоении космоса...

Все это в те годы было неожиданным, но и закономерным, вселяло надежды, но и выглядело противоречивым и нередко вызывало настороженность. Таким - и, видимо, не только передо мной - представало время Хрущева.

Невольно мне хочется сказать что-то свое об этом человеке: чем он мне понравился и что мне казалось в его действиях не совсем правильным, а может быть, даже и неприемлемым.

Я бываю регулярно на Новодевичьем кладбище, где покоятся мои родители, и там я прохожу мимо могилы Никиты Сергеевича Хрущева и памятника работы Э.Неизвестного, выразившего своеобразие человека неординарного, сделавшего много позитивного и в то же время много того, что было не принято. Вот эти квадраты - белые, черные, из которых формируется постамент памятника, - как бы отражают личность Хрущева, и в этом, я считаю, находка скульптора, его правильное понимание личности, несомненно, занявшей важное место в истории нашего государства.

О деятельности Н.С.Хрущева особенно регулярно и в большом объеме сообщалось в средствах массовой информации, когда я был в Женеве, работая в секции русских переводов Европейского отделения ООН, куда я после окончания Московского государственного института международных отношений был в 1956 году направлен Министерством иностранных дел. Это был период второй половины 50-х годов, когда Хрущев набирал все большую силу в руководстве страны.

Он ввел в нашу жизнь много необычного, рискованного, открылся миру: к нам приезжали многие государственные деятели, и сам он выезжал за рубеж, смело шел на контакты на разных уровнях. С каждым годом множилось число различных дипломатических акций с неизменно растущим количеством зарубежных государств в связи с крупными международными событиями, важными контактами в двусторонних отношениях. В октябре-декабре 1959 года это были 72 страны, а в июле-сентябре 1963 года их уже насчитывалось 93.

Как воспринимали за рубежом лидера нашего государства с его бьющей через край неуемной энергией, стремлением опере-дить время, утвердить позиции СССР в мире? Показательным в этом плане был его визит на сессию Генеральной Ассамблеи ООН. Хрущев был открыт, прямолинеен, говорил иногда слова, не принятые в общении в рамках ООН, за исключением, может быть, заявлений А.Я.Вышинского, который в свое время с трибуны Генассамблеи громогласно называл госсекретаря Даллеса "поджигателем войны" и т.п.

На сессии Генеральной Ассамблеи Хрущев, несомненно, был самой заметной фигурой. И когда мы видели по телевидению знаменитое стучание ботинком по столу в знак негодования против выступления одного из представителей западных государств, я отнесся к этому довольно спокойно, хотя, между прочим, наши дипломаты старой школы болезненно воспринимали это, возможно, понимая, что таким "жестом" необходимого решения в ООН не пробьешь.

Нужны ли были такие люди в то время? Мне кажется, они были нужны, потому что после периода сжатости, ограниченности в действиях требовались неординарные акции. Впоследствии из бесед с различными иностранными представителями я вынес впечатление, что действия Хрущева были чем-то симпатичными, необычными, и поэтому его стали воспринимать внутренне спокойно - как человека импульсивного, но понятного.

Вернувшись в Москву в 1961 году, я стал работать в Протокольном отделе МИД. Вспоминаю одно мероприятие с участием Алексея Николаевича Косыгина в том году. Он был в ту пору заместителем председателя Совета министров СССР, а председателем правительства был Н.С.Хрущев. И вот Алексей Николаевич тогда сказал: "Хрущев нас всех потянул к себе своей открытостью, он человек жесткий в делах, но человек с немедленной реакцией на события. Он умеет вести дела без сталинской "мертвой" хватки, а старается действовать убеждением, своим ярким словом и своей улыбкой". Отмечу, что позднее у А.Н.Косыгина значительно изменилось мнение о деятельности Хрущева.

В 1962-1963 годах я был помощником заведующего Протокольным отделом и ведал правительственными делегациями. Мне вспоминается официальный визит Яноша Кадара в июле 1963 года. Это был визит после событий 1956 года, событий трагических не только для венгерского народа. Руководители Венгерской Народной Республики и Советского Союза стремились снять в наших отношениях тяжесть груза недавнего прошлого. Заведующий Протокольным отделом МИД Венгрии сказал мне тогда: "Мы приняли Кадара, приняли за его открытость, за его скромность, он со своей милой женой, скромной женщиной, живет в двухкомнатной квартире, ничем он не выделяется, старается быть добрым к своему народу. Это очень важно. Именно Я.Кадар произнес слова, что возглавляемое им руководство страны приветствует всех, кто был тогда не с оружием в руках, протестовал, но не переходил границ. Более того, мы прощаем тех, кто был слепо ввергнут в трагические события".

Мне особенно запомнилось протокольное мероприятие с венгерской стороны в ходе этого визита Я.Кадара, проходившее в большом зале Дома приемов на Ленинских горах в ответ на наше, организованное по традиции в Грановитой палате Большого Кремлевского дворца. Если в Кремле Хрущев читал свою речь - она при всей свойственной тому времени "социалистической риторике" была взвешенная, в ней были нужные слова, но все они были словами из текста, - то в Доме приемов Хрущев без записи произнес 30-минутную речь, удивительно яркую, теплую. Теплую - в понимании необходимости не оглядываться на старое, развивать добрые отношения между нашими народами. Добрые слова он нашел и лично для Кадара. Я воспринимал эту речь как своего рода переоценку событий 1956 года, событий, трагичных и для нашей страны. Так она звучала. Это было очень важно в тот момент, когда восстанавливались и развивались отношения между Советским Союзом и Венгерской Народной Республикой. То был период очень трудный и очень сложный, его нужно было преодолевать. И первые наиболее значимые шаги в этом плане, я думаю, сделал Никита Сергеевич Хрущев. Я бы все сделанное им тогда символично отнес к белым квадратам постамента памятника.

В начале 60-х годов проводились многие мероприятия с участием Н.С.Хрущева. Я вспоминаю события, которые мне запомнились своей неординарностью. Вот одно из них - визит премьер-министра Лаоса Суванна Фумы. Тогда наша страна активно участвовала в урегулировании лаосской проблемы, будучи сопредседателем Международного совещания по урегулированию лаосского вопроса, в становлении новой государственности Лаоса.

По программе визита было предусмотрено официальное посещение спектакля в Кремлевском Дворце съездов, кажется, балета "Лебединое озеро". В те времена в связи с визитами высоких гостей мы очень часто заказывали этот балет через Министерство культуры. Гости были приглашены в особую ложу. Если смотреть на сцену из зала, она находится справа. Ее мы называли ложей Политбюро. Перед началом спектакля во время таких визитов было предусмотрено исполнение государственных гимнов гостя и Советского Союза.

После третьего звонка я провел Суванна Фуму в ложу, отсчитал из 16 кресел в первом ряду нужное число и предложил премьер-министру занять место рядом с креслом, на которое, предполагалось, сядет Н.С.Хрущев. Вслед за лаосскими гостями я пригласил Никиту Сергеевича и наших товарищей. Н.С.Хрущева я встретил около входа в ложу и предложил ему пройти и сесть на соответствующее место. Никита Сергеевич что-то сухо пробурчал в ответ. Видимо, мой "указующий" тон ему не понравился. Затем, не поворачивая голову в мою сторону, довольно громко сказал мне: "Куда хочу - туда и сяду". И вдруг со всего маху локтем ударил меня в живот. У меня перехватило дух. Хрущев сел в кресло, которое было левее от кресла Суванна Фумы на два пустых места.

В этот момент зажгли полный свет в зале, зазвучали гимны Лаоса и Советского Союза. Люди, смотревшие из зала, увидели, что в правительственной ложе между Хрущевым и Суванна Фумой было два пустых кресла. Естественно, возникла мысль: "Может быть, это какой-то политический жест, может быть, в фойе они поругались?" После исполнения гимнов свет был потушен и началась увертюра.

Федор Федорович Молочков, тогда заведующий Протокольным отделом, прибежал в ложу и спросил: "Ты куда Никиту посадил?". Я ответил Молочкову: "Я его сажал куда надо, но он не захотел, еще и дерется". Тут мы с ним решили, как поправить это дело. Я попросил перед вторым действием вновь зажечь свет в зале, поскольку был уверен, что Никита Сергеевич, поняв, что он поступил неправильно, сядет рядом с Суванна Фумой. Зажегся свет, вновь ударила дробь барабанов, все встали. Н.С.Хрущев и Суванна Фума стояли на этот раз рядом. Кинооператоры сделали повторные съемки. Затем погас свет, и спектакль продолжился. Эти два момента были потом смонтированы, и непосвященным людям, кто не был в этот вечер в зале, все было представлено в средствах массовой информации должным образом.

Это было мое первое, я бы сказал, довольно "жесткое" знакомство с Н.С.Хрущевым, но я не обиделся. Я думал: "Он, лидер государства, меня, помощника шефа Протокола, ударил в живот, видимо, потому, что я не учел его характера".

Шли месяцы. События развивались очень быстро, много было визитов к нам, в организации которых я, естественно, принимал участие. Много выезжал и Н.С.Хрущев. Постепенно поездки Н.С.Хрущева выливались в события все более и более помпезные, аналогичные встречам глав государств. В таких случаях выстраивался почетный караул и приглашались представители трудящихся. Первое время их было до тысячи человек, позднее стали приглашать 500 человек. Представители трудящихся снабжались советскими флажками и флажками гостя. Выстраивалась в начале этой линии группа встречающих наших высоких должностных лиц. Решение о тех, кто должен участвовать во встрече, принималось, разумеется, в Политбюро. Гость, пройдя почетный караул, шел к линии этих лиц. Это были представители с советской стороны, затем главы дипломатических представительств, сотрудники посольства страны гостя и потом представители трудящихся, которые размахивали флажками и провозглашали здравицу в честь того или иного главы государства.

Церемониал был обычен, отработан. Глава делегации шел первым. Так было и при поездках гостя по стране. Встречали гостей приветственными возгласами, затем было прохождение почетного караула, и на этом церемония заканчивалась.

И вот теперь постепенно проводы Н.С.Хрущева стали принимать форму визита зарубежного представителя, равно как и организация мероприятий в стране, куда направлялся Хрущев. На проводы Хрущева, выезжавшего за рубеж, и на встречу при его возвращении приглашалось две тысячи трудящихся. Присутствовали все Политбюро, все члены правительства, дипломатический корпус. Все считали, что если кто-то не будет приглашен на проводы, то это будет знак недовольства Хрущева. А этого очень боялись. Все было как-то "по-азиатски", в "монархическом духе". Я воспринимал это как перехлест, но Хрущев это делал, причем с удовольствием, и внимательно следил за тем, кто был на проводах, на встречах, а кого не было. Это я бы символично отнес к черным квадратам постамента его памятника. Это были действия руководителя, который начал терять чувство реальности.

Хрущев был очень активен во внешних делах, что, в частности, проявлялось и на одном из важнейших направлений нашей внешней политики в послевоенные годы - в наших связях с Финляндией. Тогда с ней установились искренние, добрососедские отношения. В Финляндии в этом плане сыграл решающую роль Юхо Кусти Паасикиви, который был президентом этой страны с 1946 по 1956 год, до момента, когда его не стало.

После него президентом Финляндии был избран Урхо Калева Кекконен, который продолжил политику своего предшественника. Кекконен искренне шел на развитие разносторонних дружественных отношений с Советским Союзом. Эта политика получила название "линия Паасикиви - Кекконена".

Мне пришлось много раз бывать в Финляндии. Я всегда встречал искреннюю дружбу финнов, причем это было и на уровне простых людей, когда я работал заместителем министра иностранных дел Российской Федерации, и в рамках различных связей по линии общества "Финляндия - Советский Союз". Характерно, что руководство этого общества с финской стороны официально числилось государственными служащими.

У Хрущева установились самые добрые отношения с Кекконеном. Иногда они вызывали у Хрущева действия, несоизмеримые с необходимыми границами отношений (пусть даже самых дружественных) между лидерами государств.

В один из визитов Кекконена в нашу страну Хрущев пригласил его на охоту в Завидово. Там располагался охотничий правительственный заказник, где устраивалась охота на кабанов и лосей. Вместе с Н.С.Хрущевым, естественно, охотились и члены Политбюро, в том числе Н.В.Подгорный, А.Н.Косыгин, А.И.Микоян. Но главным событием в Завидово стало застолье на свежем воздухе - дело происходило ранней весной. На длинном столе стояли всякие яства и выпивка, в том числе, конечно, и водка.

Н.С.Хрущев вдруг решил "показать" президенту Кекконену, что такое русский шахтер, что такое руководитель Советского государства. Показ этот был своеобразным. Наливали большие рюмки, полные водки. Н.С.Хрущев, будучи уверенным в своей стойкости, предложил первый тост за Сюльви Кекконен, его супругу, маленькую, милую женщину, известную писательницу. Ее не было во время этого визита. Она бывала в Москве редко.

И вот первый тост. Выпили все до дна. Второй тост был за советско-финляндскую дружбу. Был третий тост, четвертый, пятый. Был шестой тост за президента. Был седьмой тост за Никиту Сергеевича Хрущева. И это была водка, и это были большие бокалы. Пили, закусывали. А.И.Микоян подавал рюмку, ему наливали, затем он смотрел вокруг, быстро выплескивал ее за плечо и пустую пригублял. А.Н.Косыгин (это была его реакция на то, что он уже не принимал в Хрущеве) сказал: "В этом мероприятии участвовать я не буду". И отошел от стола. Н.С.Хрущев уже в основательном "поддатии" продолжал застолье. Дело зашло далеко. Сотрудники 9-го управления (правительственная охрана) почувствовали, что Никита Сергеевич стал плохо стоять на ногах. Его взяли под локти и повели. Н.С.Хрущев шел в сторону особняков и продолжал: "Я еще президенту Кекконену покажу, как нужно стойко стоять при выпивке". Так его с этими "лозунгами" (они сопровождались немного другими словами), с этими возгласами увели в номер и уложили. Кекконен пошел в свою резиденцию и сказал, что не откажется еще от "одной рюмки" водки.

Так что Никите Сергеевичу не удалось доказать, что он более стойкий, нежели президент Кекконен.

Такой "жест" со стороны Хрущева был не нужен. Это чувствовал не только я. Было неудобно, нескладно, за пределом ухарства. Хрущев же, видимо, полагал, что ему это дозволено.

В связи с "охотой" в Завидово на память мне пришел довольно забавный случай.

В Финляндии публиковалось очень много анекдотов о Кекконене. Он не противился этому и даже в какой-то степени поощрял их публикации. Были и совершенно безобидные, но некоторые были с перцем. Книги с анекдотами о Кекконене, как я понимаю, до сих пор существуют. Во время одного из визитов мы беседовали с Кекконеном, был узкий круг, стояло человека 2-3. Кекконен рассказал такой анекдот. "Однажды мне Хрущев дал карабин и говорит: "Есть разговоры о том, что русские очень сильно пьют. Если встретишь в Ленинграде пьяного русского - стреляй в него". Я взял карабин и в тех, кто был пьян и валялся на земле, стал стрелять. Наутро ленинградская полиция объявила: "Ищите длинного лысого, который 14 пьяных финнов убил" (Кекконен выделялся своим ростом и был лыс).

Сам факт большого числа нетрезвых финнов в Ленинграде тогда в выходные дни имел место. Они приезжали из Хельсинки и не ограничивали себя в "забавах Бахуса"...

События с участием Н.С.Хрущева шли по нарастающей. Он действовал как хозяин страны. Вносились предложения, зачастую выходившие за реальные возможности нашей экономики. Администрирование шло и в партийной структуре.

Настал момент, когда назрела потребность в кардинальных переменах в руководстве страны. И они произошли неожиданно для непосвященных и довольно быстро.

Я вспоминаю вторую половину дня 14 октября 1964 года.

На это время был запланирован приезд в Москву Освальдо Дортикоса Торрадо - Президента Кубы. И по программе визита, которую согласовали заранее, Дортикоса в аэропорту должен был встречать Н.С.Хрущев.

Приехав в аэропорт "Внуково-2", мы почувствовали что-то неладное. Было какое-то шевеление, различного рода необычные хождения в зале. Н.С.Хрущев не появлялся. Приземлился специальный самолет, Дортикос стал медленно спускаться по трапу. Его встречал Анастас Иванович Микоян. Он был тогда председателем Президиума Верховного Совета СССР. Анастас Иванович сказал, что сейчас Никита Сергеевич, к сожалению, находится в Кремле, где проводится очень важное мероприятие, а программу мы, может быть, немножко модифицируем. Микоян, однако, не был готов к чему-либо конкретному, и тогда я - к тому времени я был уже заместителем заведующего Протокольным отделом, ведавшим правительственными делегациями, - предложил целую гамму мероприятий, в которых мог принять участие Дортикос. Анастас Иванович с благодарностью посмотрел на меня и сказал: "Да, да, да, вот это надо будет сейчас сделать".

Вечером того же дня был устроен обед в честь Дортикоса в Грановитой палате Большого Кремлевского дворца. Собрались гости, которые были приглашены по списку, утвержденному решением ЦК. Мы раздавали посадочные карточки, и каждый приглашенный видел схему стола, крестиком было отмечено место, где ему садиться. Во Владимирский зал пришел Дортикос, но Хрущева не было. В это время появились Л.И.Брежнев, Н.В.Подгорный, А.Н.Косыгин и другие. Брежнев подошел к Дортикосу и сказал ему: "У нас состоялось решение пленума, и мы решили, что Никита Сергеевич в настоящий момент может уйти на заслуженный отдых". Интересна была реакция Дортикоса. Он внимательно посмотрел вокруг себя, моментально понял ситуацию и сказал: "Ну, коль скоро было такое решение ЦК, все это понятно". Состоялся обед. Он прошел нормально, спокойно. Но отсутствие Хрущева ощущалось...

Так закончилась его деятельность в роли лидера нашего государства.

Поделитесь этой записью или добавьте в закладки