Пройдя несколько приемных, наполненных императорскою свитою и пажами, в расшитых золотом мундирах и напудренных париках, Перовский очутился в какой-то проходной комнате окнами на Москву-реку. Из маленькой полуотворенной двери направо слышались голоса. Большая раззолоченная дверь налево была затворена. Близ нее стояли два рослые мамелюка в белых тюрбанах с перьями и в красных куртках и маленький, напудренный, в мундирном фраке и чулках, дежурный паж с записною книгою под мышкой. Мамелюки и паж не спускали глаз с запертой двери. Базиль стал поодаль. Он взглянул в окно. Его сердце замерло. Картина пылающего Замоскворечья развернулась теперь перед ним во всем ужасе. То было море сплошного огня и дыма, над которым лишь кое-где виднелись не тронутые пожаром кровли домов и церквей. Недалекий пожар освещал красным блеском комнату и всех стоявших в ней. Базиль, глядя за реку, вспомнил вечернее зарево над Москвой во время его прогулки с Авророй на Поклонную гору. “Точно напророчилось тогда!” - подумал он со вздохом.
- Что, любуетесь плодами ваших рук? - раздался за спиной Базиля резкий голос. Он оглянулся. Перед ним, как он понял, в красноватом отблеске стоял, окруженный адъютантами, начальник главного штаба французской армии Бертье. Это был худощавый, узкогрудый, с острым носом и, очевидно, больной простудою старик. Его горло было обмотано шарфом, щеки покрывал лихорадочный румянец, глаза сердито сверкали.
- Дело возмутительное, во всех отношениях преступное, - сказал Бертье, - вы... ваши за это поплатятся.
- Не понимаю, генерал, ваших слов, - вежливо отвечал Базиль, - почему вы укоряете русских?
- О, слышите ли, еще оправдания?! Ваши соотечественники, как разбойники, жгут оставленный прекрасный город, жгут нас, - раздражительно кашляя, продолжал Бертье, - и вас не обвинять? Мы узнаем, назначена комиссия о поджигательстве; откроется все...
- Извините, генерал, - произнес Базиль, - я задержан во время перемирия. Пожары начались после того, и я не могу объяснить их причины. Настоятельно прошу вас дать приказ об отпуске меня к нашей армии. В этом мне поручился словом, честным словом французского офицера, генерал Себастьяни.
- Не могу, не в моей воле, - кашляя и сердясь на свой кашель, ответил Бертье. - Мне доложено, вы провели двое суток среди французских войск; вас содержали не с достаточною осторожностью, и вы могли видеть и узнать то, чего вам не следовало видеть и узнать.
- Меня, во время перемирия, задержали французские аванпосты не по моей вине. Спросите тех, кто это сделал. Повторяю вам, генерал, и позволяю себе протестовать: это насилие, я не пленный... Неужели чувство справедливости и чести... слово генерала вашей армии?..
- Честь, справедливость! - с презрительною злобой вскрикнул Бертье, указывая в окно. - Чем русские искупят этот вандализм? Bce, что могу для вас сделать, - это передать вашу просьбу императору. Подождите... Он занят, может быть, лично выслушает вас, хотя теперь трудно поручиться...
В это мгновение внизу у дворца послышался шум. Раздались крики: “Огонь, горим!” Все торопливо бросились к окнам, но отсюда не было видно, где загорелось. Поднялась суета. Бертье разослал ординарцев узнать причину тревоги, а сам, отдавая приказания, направился к двери, охраняемой мамелюками. Дверь неожиданно отворилась. На ее пороге показался невысокий, плотный человек, лет сорока двух-трех. Он, как и прочие, также осветился отблеском пожара. Все, кто был в приемной, перед ним с поклоном расступились и замерли как истуканы. Он никому не поклонился и ни на кого не смотрел. Верхняя часть туловища этого человека, как показалось Перовскому, была длиннее его ног, затянутых в белую лосину и обутых в высокие с кисточками сапоги. Редкие каштановые, припомаженные и тщательно причесанные волосы короткими космами спускались на его серо-голубые глаза и недовольное, бледное, с желтым оттенком, полное лицо. Короткий подбородок этого толстяка переходил в круглый кадык, плотно охваченный белым шейным платком. Ни на камзоле, ни на серо-песочном длинном сюртуке, распахнутом на груди, не было никаких отличий. В одной его руке была бумага, в другой - золотая табакерка. Страдая около недели, как и Бертье, простудой, он, в облегчение неприятного насморка, изредка окунал в табакерку покрасневший нос и чихал. Перовский сразу узнал Наполеона. Кровь бросилась ему в голову. В его глазах потемнело. “Так вот он, герой Маренго и пирамид! - думал он, под наитием далеких, опять всплывших впечатлений разглядывая Наполеона. - И действительно ли это он, мой былой всесильный кумир, мое божество? Он тогда скакал к редуту Раевского. Боже мой, теперь я в нескольких шагах от него... И неужели же есть что-либо общее в этом гении со всеми теми, кто его окружает и кто его именем делает здесь и везде столько злого и дурного? Нет, его ниспослало провидение, он выслушает меня, вмиг поймет и освободит...” Перовский сделал шаг в направлении Наполеона. Две сильные костлявые руки схватили его за локти.
- Коснитесь только его - я вас убью! (Si vous osez у toucher, je vous tue!) - злобно прошептал сзади него голос мамелюка, сильно ухватившего его за руки за спиной прочей свиты. Раздались резкие, громкие слова. “То говорит он! - с восторженным трепетом помыслил Базиль. - Я наконец слышу речь великого человека...”
- Русские нас жгут, это доказано! Вы это передадите герцогу Экмюльскому! - произнес скороговоркою Наполеон, небрежно подавая пакет Бертье. - Утверждаю! Расстреливать десятками, сотнями!.. Но что здесь опять за тревога? - спросил он, осматриваясь, и при этом, как показалось Перовскому, взглянул и на него. Базиль восторженно замер.
- Я послал узнать, - склонившись, заговорил в это время Бертье, - сегодня поймали и привели новых поджигателей; они, как и прочие, арестованы. Председатель комиссии, генерал Лоэр, надо надеяться, раскроет все... Да вот и посланный...
Наполеон, потянув носом из табакерки, устремил недовольный, слезящийся взгляд на вошедшего ординарца.
- Никакой, ваше величество, опасности! - согнувшись перед императором, произнес посланный, - загорелись от налетевшей искры дрова, но их разбросали и погасили. Все вокруг по-прежнему благополучно.
- Смотрителю дворца сказать, что он... дурак! - произнес Наполеон. - Все благополучно... какое счастье! (quelle chance!..) Скоро благодаря этим ротозеям нас подожгут и здесь. Удвоить, утроить премию за голову Растопчина, а поджигателей - расстреливать без жалости, без суда!..
Сказав это, Наполеон грубо обернул спину к Бертье и ушел, хлопнув дверью. Базиль при этом еще более заметил некрасивую несоразмерность его длинной талии и коротких ног и крайне был изумлен холодным и злым выражением его глаз и насупленного, желтого лица. Особенно же Базиля поразило то, что, сердясь и выругав дворцового смотрителя, Наполеон вдруг, как бы против воли, заторопясь, начал выговаривать слова с итальянским акцентом и явственно, вместо слова “chance”, произнес “sance”. Плотная спина Наполеона в мешковатом сюртуке серо-песочного цвета давно исчезла за дверью, перед которою безмолвными истуканами продолжали стоять мамелюки и остальная свита, а Перовский все еще не мог прийти в себя от того, что видел и слышал; он неожиданно как бы упал с какой-то недосягаемой высоты. “Выкуп за голову Растопчина! Расстреливать сотнями! - мыслил Базиль. - Но чем же здесь виноват верный слуга своего государя? Так вот он каков, этот коронованный корсиканский солдат, прошедший сюда, через полсвета, с огнем и мечом! И он был моим идеалом, кумиром? О, как была права Аврора! Скорее к родному отряду... Боже, если б вырваться! Мы найдем средства с ним рассчитаться и ему отплатить”.
- Следуйте за мною! - раздался голос ординарца Бертье. Приемная наполовину опустела. Оставшиеся из свиты сурово и враждебно смотрели на русского пленного.
- Куда? - спросил Перовский.
- Вам велено подождать вне дворца, пока о вас доложат императору, - ответил ординарец.
Базиль вышел на площадку парадного дворцового крыльца. Внизу, у ступеней, стоял под стражей приведенный полицейский пристав. Караульный офицер делал ему допрос.
- Зачем вы остались в Москве? - опросил он арестанта, - почему не ушли с прочими полицейскими чинами? Кто и по чьему приказанию поджигает Москву?
Бледный, дрожащий от страха пристав, не понимая ни слова по-французски, растерянно глядел на допросчика, молча переступая с ноги на ногу.
- Наконец-то мы, кажется, поймали главу поджигателей! - радостно обратился офицер к ординарцу маршала. - Он, очевидно, знает все и здесь остался, чтобы руководить другими.
Перовский не стерпел и вмешался в этот разговор. Спросив арестанта, он передал офицеру, что пристав неповинен в том, в чем его винят, что он не выехал из Москвы лишь потому, что, отправляя казенные тяжести, сам долго не мог достать подводы для себя и для своей больной жены и был застигнут ночным дозором у заставы.
- Посмотрим. Это разберет комиссия! - строго сказал офицер. - Запереть его в подвале, где и прочие.
Главная