История человеческого общества

В годы реакции

После 1905 г. другой стала Россия народных масс: она многое поняла и научилась действовать. В фундаменте абсолютизма появились глубокие трещины. Но это были еще подспудные перемены. А пока в стране свирепствовала реакция.

Ее недаром прозвали столыпинской. Бывший гродненский и саратовский губернатор, прославившийся расправами с бунтующими крестьянами и угнетенными народностями, П. А. Столыпин в 1906 г. стал министром внутренних дел, а вскоре занял также пост председателя Совета министров. Таким образом он приобрел фактически диктаторскую власть. Царь и его окружение пошли на это, надеясь, что «сильному человеку», «русскому Бисмарку», удастся сплотить все имущие классы и осуществить общую их цель: предотвратить в России новую революцию.

«Сначала успокоение, потом реформы», — провозгласил Столыпин. Это значило, что, какие бы реформы ни оказался вынужденным проводить или только обещать царизм, первым условием их было — уничтожить активные революционные силы, «успокоив» навсегда народ. «Стреляйте в упор!» — призывал карателей с трибуны III Государственной думы один из крайних правых. Буржуазия либо открыто приветствовала репрессии, либо — в лице либерального своего крыла — на словах осуждала их, одновременно голосуя в Думе за царский бюджет, за проекты главных законов, вносимых правительством. Мы «оппозиция Его Величества, а не Его Величеству», — заявил во время заграничной поездки, на официальном приеме в Лондоне, лидер кадетов профессор истории П. Н. Милюков.

Торжество реакции после гигантского взлета революции и первых глотков свободы смутило многие души. Усталость и разочарование, не говоря уже об откровенном отступничестве многих вчерашних попутчиков революционного движения, были страшнее для будущего, чем даже «столыпинские галстуки» (так нарекли виселицы). Кто выйдет победителем в борьбе за человеческий разум и совесть, могло показать лишь 'время. Но чтобы отвоевать время, революционерам надо было отступить с возможно меньшими потерями — физическими и моральными. Это понимали большевики, сторонники Ленина.

Владимиру Ильичу еще осенью 1906 г. пришлось оставить Петербург (куда он вернулся из эмиграции в ноябре 1905 г.) и поселиться недалеко от столицы, в финском поселке Куоккала. Хотя Финляндия была частью Российской империи, она пользовалась автономией, ее граждане имели больше прав, чем другие подданные царя. Лишь в разгар реакции (1910) эти права были сильно урезаны. Однако и раньше царские власти дотягивались своими щупальцами до революционеров. Сохранился документ: начальнику петербургской охранки предписывалось свыше собрать материал о В. И. Ульянове (Ленине) и «возбудить вопрос о выдаче его из Финляндии». Большевистский центр, заметив опасность, решил переправить своего вождя за границу.

В декабрьские дни 1907 г. началась вторая эмиграция Ленина, длилась она дольше (девять с лишним лет) и была много тяжелее первой. Н. К. Крупская вспоминает слова Владимира Ильича, сказанные им по приезде в Женеву: «У меня такое чувство, точно в гроб ложиться сюда приехал». Но Ленин умел брать себя в руки. Да и дела не ждали. Прежде всего надо было наладить связь с Россией. Там предстояло восстановить большинство подпольных партийных организаций, разрушенных жандармами. Не менее важно и еще более трудно было проникнуть умственным взором в дальнейшее развитие событий, ответив себе и другим на вопрос: какие пути могут и должны привести к новому, еще более могучему революционному натиску? Ведь именно вокруг этого вопроса разгорелись тогда жаркие идейные схватки.

Среди социал-демократов появилось течение, названное ликвидаторством. К нему принадлежала значительная часть меньшевиков. Они стояли за упразднение партии, сохранившейся в подполье, и замену ее «открытым» рабочим обществом в рамках столыпинского режима. А так как иной революционной партии, кроме нелегальной, в тогдашней России быть не могло, отказ от нее был равносилен отказу от революции. Да и зачем готовиться к новой революции? — думали идеологи ликвидаторства. Они утверждали: Россия неуклонно превращается в страну «культурного капитализма». Дворянство окончательно обессилело. Царизм — без пяти минут буржуазная монархия. Рабочему классу нужно стать на реальную почву: ограничиться борьбой за экономические, профессиональные права, а также поддержкой либеральных партий в расчете на то, что последние оттеснят реакционеров в Думе и тем самым упрочат «конституционный» строй (будто либералы были способны на это, будто вообще можно было мирными средствами преобразовать законопослушную Думу в парламент, абсолютистскую империю в буржуазно-демократическое государство).

Перед сознательным пролетариатом России с предельной остротой стала проблема выбора. Либо утрата идейной и политической независимости, своей гегемонии (руководящей роли) в освободительном движении, либо сохранение революционной традиции, нелегальной рабочей партии, непримиримость к оппортунизму. Ликвидаторство надо было одолеть не только нравственно, не только организационно, но и теоретически. Это сделал Ленин. Он показал, что у ныне торжествующей реакции нет твердой почвы. Правда, господствующие классы отнюдь не пассивны. Они пытаются даже — по-своему и в своих интересах — осуществить некоторые из задач, поставленных первой революцией, и прежде всего решить самый острый, ключевой для буржуазного развития России аграрный вопрос. (Подробнее об этом см. в статье «Крах помещичьего закона».) Однако такие задачи нельзя решить, оберегая основы старой, крепостнической России. «Новой России еще нет. Она еще не построена». Вся борьба идет теперь из-за того, кто и как будет ее строить.

Опасно преуменьшать силы и возможности противника, еще более опасно их преувеличивать. «...Великие задачи революций решались только тем, что передовые классы не раз и не два повторяли свой натиск и добивались победы, наученные опытом поражений. Разбитые армии хорошо учатся», — говорил Ленин.

Большевики с честью прошли эту школу. Аресты, ссылки, каторга были уделом чуть ли не каждого революционера-подпольщика. Но и в тюремной камере он оставался верен своему призванию: учился сам и учил только что вступившую на путь борьбы молодежь, учил словом и собственным примером.

...31 декабря 1908 г. «Десятый павильон» Варшавской цитадели — тюрьма, в которую заточали особенно опасных революционеров. Могильная тишина, прерываемая лишь гулкими шагами жандарма. В похожей на склеп камере узник склонился над листком бумаги. Он пишет: «В тюрьме я созрел в муках одиночества, в муках тоски по миру и по жизни. И, несмотря на это, в душе никогда не зарождалось сомнение в правоте нашего дела... Если бы мне предстояло начать жизнь сызнова, я начал бы ее так, как начал. И не по долгу, не по обязанности. Это для меня органическая необходимость». Узником этим был Феликс Эдмундович Дзержинский...

Не раз похороненная врагами, партия рабочего класса продолжала жить. Большевики овладевали умением по-новому готовить массы к решению старых задач. Они укрепляли нелегальные организации, перенося центр работы непосредственно на фабрики и заводы. Вместе с тем они использовали любую возможность для революционной агитации: трибуну Государственной думы и сохранившиеся после полицейских разгромов профессиональные союзы, рабочие клубы и вечерние школы, больничные кассы и кооперативы, легальные рабочие газеты.

Демократия и реакция сталкивались повсюду — и на поприще политики, и в сфере духовных интересов людей. Царизм пытался укоренить законопослушание в народе с помощью церкви. К образованной молодежи обращались «богоискатели» из числа буржуазных публицистов и философствующих писателей. Существует, утверждали они, только один путь к свободе: поиски бога в своей душе. В этих исканиях человек индивидуален. Ему незачем приносить жертвы «безличному бесчисленному роду, народу, человечеству», незачем поклоняться потомкам. Не может быть счастья, обретенного в борьбе за хлеб насущный, и потому бессмысленны «человеческие революции». Так ревнители новой религии приходили в конечном счете к догмату христианского смирения, преклонения перед власть имущими.

В то же время идейные шатания затронули и ряд социал-демократов, которые пытались соединить социализм с религией, утверждая, что в такой оболочке революционное учение будет доступнее массам. В этих попытках скрывалась опасность принижения идей, обращенных в будущее, до уровня людей, чье сознание многими своими сторонами еще находилось в прошлом. «Положение: «социализм есть религия» для одних есть форма перехода от религии к социализму, для других — от социализма к религии», — писал тогда Ленин. Страстно нападая на «всякое кокетничанье... с боженькой» со стороны социалистов-интеллигентов, он вместе с тем осуждал и грубое, бестактное объявление войны религии, ибо оно может только помешать пробуждению политической активности народных «низов», включению их таким образом в борьбу за всесторонний прогресс. А это-то и было главным.

...В Москве, в одном из переулков, примыкающих к Пречистенской (теперь Кропоткинской) набережной, помещались курсы для рабочих. Они возникли еще в конце XIX в. Среди первых преподавателей были физиолог И. М. Сеченов и другие известные ученые, а слушателями — замоскворецкие металлисты, пресненские ткачи, рабочие-железнодорожники. Немало питомцев Пречистенских курсов сражалось на баррикадах в декабре 1905 г. С огромным трудом удалось сохранить курсы. Полиция неусыпно следила, чтобы в рабочие классы не проникла «крамола». Но преподаватели, связанные с революционным движением, находили обходные пути к осуществлению лозунга «Знание — для борьбы». Изложение естественных наук было проникнуто материализмом и атеизмом. На уроках литературы звучало слово Чернышевского и Белинского, Некрасова и Щедрина, Толстого и Горького. Даже далекая история средних веков становилась созвучной современности, когда речь шла о народных движениях и ересях, о героях имучениках европейского Возрождения. Курсы были одним из опорных пунктов большевиков. Здесь работали подпольные кружки, в которых изучали марксистскую теорию; в воскресные дни, во время загородных экскурсий, происходили нелегальные сходки...

Жертвы Ленского расстрела в Липаёвской больнице.

Как подо льдом, сковавшим поверхность реки, незримо движется глубокое течение, так под покровом реакции зрели силы в глубинах пролетариата. Несмотря на экономическую депрессию, безработицу, локауты, продолжалась стачечная борьба. Ее непосредственной целью была защита завоеваний 1905 г. от наступления капитала. Вновь стали расти ряды революционной социал-демократии, главным образом за счет рабочих. «Дела с каждым днем улучшаются...» — сообщал в конце октября 1910 г. Я. М. Свердлов, незадолго перед тем бежавший из сибирской ссылки и направленный партией на подпольную работу в Петербург. Из фактов, с которыми он сталкивался, Свердлов делал вывод: «...перелом в сторону «подъемного» настроения — не миф, не фантазия, а самая наиреальнейшая действительность».

Спустя неделю после того, как были написаны эти слова, начались открытые политические демонстрации. Толчком к ним послужила смерть Льва Николаевича Толстого — событие, всколыхнувшее всю страну. Передовая Россия видела в Толстом не только великого писателя, но и великого обличителя самодержавно-полицейского государства, казенной церкви, частной земельной собственности. В знаменитой статье «Не могу молчать» (1908) он придал такую силу нравственному протесту против столыпинского террора, что этот протест зазвучал призывом к действию.

«Да, подумайте все вы от высших до низших участников убийств, кто вы...» — обращался к ним Толстой, но уже не со словами увещевания. «Затем я и пишу это и буду всеми силами распространять то, что пишу, и в России и вне ее, чтобы одно из двух: или кончились эти нечеловеческие дела, или уничтожилась бы моя связь с этими делами, чтобы или посадили меня в тюрьму, где бы я ясно сознавал, что не для меня уже делаются все эти ужасы, или же, что было бы лучше всего... надели на меня, так же как на тех двадцать или двенадцать крестьян (повешенных в Херсоне за нападение на дворянскую усадьбу. — Авт.), саван, колпак и так же столкнули с скамейки, чтобы я своей тяжестью затянул на своем старом горле намыленную петлю».

Весь свой всемирный авторитет писатель обратил против строя, рождающего палачей и пытающегося отсрочить гибель с помощью страха. Вот почему правительство готовилось к похоронам Толстого, как к военной операции, заранее стягивая войска и угрожая расправой за попытки нарушить «порядок». Главные события произошли в Петербурге и Москве. Студенты решили выйти на улицы с лозунгами: «Долой смертную казнь! Долой царских палачей!» Либералы выступили против «неуместных» манифестаций. Но студентов поддержали рабочие. Демонстрации, вопреки всему, состоялись.

В воздухе, хотя была осень, запахло весной. «Дело обновления России не замерло, — писал в том же 1910 году один из корреспондентов А. М. Горькому, — суть в том, что движение вверх — вертикальное, ныне горизонтальным стало, по всей земле стелется...» Столыпин оказался банкротом. От него теперь открещивались даже те, кто связывал с ним недавно все надежды. К его убийству (в следующем, 1911 году) были причастим высшие чины охранки. Придворная клика рассчитывала, что сможет завершить «успокоение» без диктатора и менее авантюрными средствами. Но это был расчет живых мертвецов, не способных увидеть неотвратимость кризиса всей экономической и политической системы царской России. Новая революция приближалась шаг за шагом.