История человеческого общества

Крах помещичьего закона

Посмотрите на чертеж. Его составил В. И. Ленин для своей статьи «Крупное помещичье и мелкое крестьянское землевладение в России».

Большой четырехугольник в середине — имение крупного помещика. Маленькие квадратики вокруг — участки, принадлежащие крестьянской бедноте. Типичная для европейской России картина распределения земли: на одного владельца огромного имения (латифундии) со средним размером в 2300 десятин приходилось около 330 крестьянских семей, имевших в среднем по 7 десятин.

Без уничтожения помещичьего многоземелья нельзя было покончить с крестьянским малоземельем. А чтобы отобрать земли у помещиков, надо было уничтожить царскую монархию — политическое господство дворян-помещиков. Эту неразрывную связь аграрного (земельного) вопроса с вопросом о власти обнажила первая русская революция. Таков был урок крестьянских восстаний, потопленных в крови. Но те же события показали и наиболее реакционным из деятелей царизма, что одними репрессиями им не удастся отсрочить еще более опасный взрыв, как не удастся с помощью мелких уступок помирить всю крестьянскую массу с ее врагами — помещиками.

В поисках выхода из положения Столыпин провозгласил новый курс аграрной политики, который сам назвал — «ставка на сильных». Главное в этом плане заключалось в том, чтобы расколоть крестьянство. Правящая верхушка рассчитывала: если помочь зажиточному крестьянину окрепнуть, еще больше обогатиться за счет своих соседей-односельчан, то он станет сторожевым псом, царизма в деревне. Охраняя свою собственность, кулак будет охранять и собственность помещиков.

Чтобы понять характер и последствия задуманной реформы, нужно вспомнить, что и после 1861 г. в России продолжала существовать крестьянская община (мир). Она считалась владельцем земли, которой были наделены крестьяне при отмене крепостного права. Община же делила эту землю между отдельными дворами, по числу душ в каждом из них. Так как число это менялось, то время от времени происходили переделы. Через общину, члены которой были связаны круговой порукой, самодержавию удобно было выколачивать налоги и выкупные платежи. И помещику легче было эксплуатировать общинника, прикованного к своему наделу. Здесь был также политический расчет: замкнутая в патриархальные мирки крестьянская масса останется темной и послушной. Вот почему к концу XIX в. правительство фактически запретило выход из общины.

Жизнь, однако, шла вперед. В начале XX в. Россия была уже промышленной страной. Капитализм утвердился в городе и глубоко проник в деревню. Внутри общины старое, феодальное по своему происхождению крестьянство постепенно распадалось на бедноту, составляющую большинство, и сравнительно немногочисленных богатеев-мироедов (буквально — «ест мир»). Всякими правдами и неправдами кулак прибирал к своим рукам наделы разорившихся и обедневших крестьян, арендовал и покупал землю у помещиков и государства. Нанимая батраков, он вместе с тем не гнушался прибегать к тем же приемам эксплуатации, что и помещик: давал в ссуду односельчанам деньги, хлеб, семена, пересдавал арендованную землю; за все это беднота расплачивалась трудом («отработками»). Но близость кулака к помещику не уменьшала, а усиливала их соперничество. Латифундии были главной помехой формированию крестьянской буржуазии. Другой помехой являлась община. Чтобы удержать латифундии, господствующий класс решил поступиться общиной. Это был шаг навстречу капитализму. Иначе сохранить свою власть и доходы дворянство уже не могло.

Начало аграрной реформе положил царский указ 9 ноября 1906 г. В нем говорилось, что каждый крестьянин имеет право в любое время выйти из общины и закрепить за собой в личную собственность свой надел.

Кто же воспользовался этим правом? Прежде всего зажиточные крестьяне. Выходя из общины, они «уводили» с собой и общинные земли, захваченные раньше. Покидали общину бедняки, отчаявшиеся справиться с нуждой. Их, конечно, числом было больше. Наконец, много было таких, которые давно забросили свое хозяйство, работали на заводах и фабриках, батрачили у помещиков и кулаков; разрывая связь с общиной, они окончательно превращались в пролетариев.

Но большинство крестьян продолжало держаться за общину, и не потому, что видело в ней спасение, а потому, что столыпинский путь был еще хуже. С уходом из общины крестьянин терял возможность пасти скот на общей земле, пользоваться другими угодьями. Еще меньше отвечало интересам крестьянина-бедняка выселение на хутор (так называется хозяйство, полностью переселенное на новый земельный участок, в отличие от «отруба» — выделенной из общины одной только земли). Если в глазах царской администрации хутора были хороши тем, что препятствовали солидарности крестьян, мешали «действию скопом», то для крестьянской массы они как раз этим и были плохи. «Новый закон сделан для того, чтобы мужики грызлись из-за своей земли и забыли о барской», — разгадали его замысел сами крестьяне.

Чертеж В. И. Ленина к его статье «Крупное помещичье и мелкое крестьянское землевладение в России».

Поэтому царская администрация и Не рассчитывала на добровольную ломку общины. Земские начальники принуждали старост под угрозой ареста или штрафа подписывать «приговоры» о выделении из общины. Когда же крестьяне оказывали открытое сопротивление, в ход пускалось оружие. Так было, например, в селе Волотово Тамбовской губернии весной 1910 г. Село это большое, жило в нем свыше 3000 человек. 24 хозяина подали заявление о выходе из общины, но сход им отказал. Местные власти отменили решение схода и отвели кулакам лучшие участки. Крестьяне решили не допустить этого. Они вооружились вилами, косами, топорами, изгнали из села исправника со стражниками и стали громить «отрубников». Исправник вернулся с усиленным нарядом конной и пешей полиции. При попытке арестовать крестьян-вожаков на их защиту поднялось все село. В толпе раздались крики: «Бей кровопийцев!» Полиция открыла огонь. 8 крестьян было убито, 13 тяжело ранено, а около 100 предано затем суду.

Железом и кровью проводил царизм новую аграрную политику. Каковы же были ее результаты? За девять лет (1907 — 1915) выделилось из общины около 2,5 млн. домохозяев — свыше четверти общего их числа. Примерно миллион выделившихся, продали свои наделы. Продавал, как правило, бедняк, а среди покупателей преобладали деревенские богатей. Многие из них, округлив свои земли, заводили на них крупное предпринимательское хозяйство, возводили кирпичные постройки, дома, крытые железом. Расслоение деревни усилилось. Однако это не означало успеха столыпинской политики. Ведь без малого ³/₄ крестьянских дворов, которым принадлежало 85% всей надельной земли, остались в общине (а в некоторых районах процент этот был еще выше). Условия же существования крестьян ухудшились. Возросла пролетаризация деревни, но еще большие масштабы приобрела пауперизация (обнищание) крестьянской массы.

Обратные переселенцы. Картина С. Иванова.

Царизм надеялся, что ему удастся ослабить социальные антагонизмы в земледельческом центре России с помощью переселений. Огромные просторы Сибири действительно манили людей, изнывавших от земельного голода. Только за 5 лет (1907 — 1911) переправились за Урал свыше 2 млн. человек. Судьба их была ужасна. Многие недели тянулись эшелоны из вагонов для скота, густо набитых переселенцами. На местах ничего не было готово для их устройства. Небольших сбережений и ссуд не хватало даже на первоначальное обзаведение. Только ничтожная часть переселенцев, наиболее зажиточные из них, стали «крепкими» хозяевами на новых местах. Остальные вконец разорились. Многие умерли от голода и эпидемий. «Сколько дворов, столько и крестов», — свидетельствовал очевидец.

Переселениями из европейской России царизм стремился одновременно создать массовую опору своему колониальному владычеству. Ради этого более 30 млн. десятин земли было конфисковано у народов Казахстана и Средней Азии. Но и переселенцам жилось здесь немногим лучше. Чтобы вернуть только ссуду на «домоводство», крестьянин-бедняк фактически должен был работать два года на казну. Вскоре поднялась волна обратного переселения: сотни тысяч людей вернулись из Зауралья на родину, полные ненависти к своим разорителям.

Самым общим наглядным показателем провала столыпинской реформы был голод 1911 г. Он охватил около двадцати губерний с десятками миллионов населения. То, что голод разразился после нескольких урожайных лет, воочию свидетельствовало о крайней отсталости сельского хозяйства, о невозможности преодолеть крепостническое наследство «мирным» — эволюционным путем.

Не было потому и «покоя», который Столыпин обещал имущим классам. В условиях реакции преобладали скрытые формы борьбы крестьян. Поджоги помещичьих имений приняли такие размеры, что правительственные чиновники назвали их «пожарной эпидемией». Кулаки жили на своих хуторах, как на вулкане. «Их жгут и травят, травят и жгут, хоть бросай все и беги куда глаза глядят», — в панике писала консервативная газета.

Народный протест находил свой отзвук даже в реакционной Государственной думе. При обсуждении столыпинского закона один из депутатов-трудовиков, выражавших интересы крестьян, говорил, обращаясь к помещичье-буржуазному большинству: «Вспомните, господа, время царствования Алексея Михайловича и то возмущение крестьянского народа, которое выразилось в движении под предводительством

Разина... Требования свои народ особенно сильно выразил в 1905 году. Ведь тогда точно так же нужда заставила народ выйти на улицу и сказать свое властное слово о том, что ему нужно». И под улюлюканье черносотенцев оратор закончил: «Я вполне убежден, что вы вновь увидите глубину взбаламученного житейского моря».

С помощью аграрной реформы реакция хотела раздробить и обессилить демократический лагерь: столкнуть мелких собственников с пролетариями, великоруссов с нерусскими народностями. Но она добилась противоположного. Если раньше крестьяне в своем большинстве верили и в царя-батюшку, и в возможность получения земли из рук Думы, то теперь они излечивались и от той, и от другой веры. Однако непрост был путь миллионов от смирения к возмущению, от возмущения к сознательному участию в революционной борьбе.

Этот путь многонациональное крестьянство России проходило под воздействием рабочего класса, подымавшегося на новый штурм царской монархии, всего строя угнетения и насилия.