Образ юности отошедшей, жизни шумной и вольной, ласковой сутолоки, любви, надежд, успехов и меланхолий, веселья и стремления - это ты, Арбат. Ты и шумел и веселился, богател и беззаботничал - ты поплатился. По тебе прошли метели страшные, размыли тебя и замертвили, выели все тротуары твои, омрачили, холоду нагнали по домам, тифом, холодом, голодом, казнями пронеслись по жителям твоим и многих разметали вдаль. Залетел опять, как некогда, поэт златоволосый в чуждые края; умчался и поэт бирюзоглазый к иностранцам. Многие поумирали. А кто выжил, кто остался, те узнали, жизнь, грозный и свирепый лик твой. Из детей стали мужами. Окрепли, закалились, поседели. Некогда уж больше веселиться и мечтать, меланхоличничать. Борись, отстаивай свой дом, семью, детей. Вези паек, тащи салазки, разгребай сугробы и коли дрова, но не сдавайся, русский, гражданин Арбата. Много нагрешил ты, заплатил недешево. Но такова жизнь. И не стоит на месте. Налетела буря, пронеслась, карая, взвешивая, встряхивая, стала тихнуть. Утомились воевать и ненавидеть; начал силу забирать обычный день - атомная пружина человечества. Снова стал ты изменяться сам, Арбат. И с удивлением взирает рыцарь в латах, рыцарь задумчивый с высот Калошина, что человек опять закопошился за витринами магазинов и за дверками лавчонок, мастерских; что возится и чинит плотник и стекольщик заменяет пулями пробитый бём на новый, и старательно расписывает живописец вывеску над булочной. Вновь толпа нарядней. Вновь стремятся женщины к одеждам, а мужчины - к деньгам. Вновь по вечерам кафе сияют, и из книжных магазинов книги смотрят, и извозчики снуют. Блестит Арбат, как полагается по вечерам. И тот же Орион, семизвездием тайно прельщающим, ведет свой путь загадочный в пустынях неба, над печально-бурной сутолокой людей.
А ты живешь в жизни новейшей, вновь беспощадной, среди богатых и бедных, даровитых и бездарных, неудачников, счастливцев. Не позабывай уроков. Будь спокоен, скромен, сдержан. Призывай любовь и кротость, столь безмерно изгнанных, столь поруганных. Слушай звон колоколов Арбата. В горестях, скорбях суровых пей вино благости, опьянения духовного, и да будет для тебя оно острей и слаще едких слез. Слезы же приими. Плачь с плачущими. Замерзай с замерзшими и голодай с голодными. Но не гаси себя и не сдавайся плену мелкой жизни, мелкого стяжательства, ты, русский, гражданин Арбата.
И Никола Милостивый, тихий и простой святитель, покровитель страждущих, друг бедных и заступник беззаступных, распростерший над твоею улицей три креста своих, три алтаря своих, благословит путь твой и в метель жизненную проведет. Так расцветет мой дом, но не заглохнет.
А старенький, седой извозчик, именем Микола, проезжавший некогда на санках по Арбату на клячонке дмитровской, тот немудрящий старичок, что ездил при царе и через баррикады, не боялся пуль и лишь замолк на время, он уж едет снова от Дорогомилова к Большому Афанасьевскому. Москва, 1921
***
Родина, Москва, молодость для классика русской литературы Б. К. Зайцева (1881 - 1972), прожившего более половины долгой жизни за рубежом, во многом олицетворяются в Арбате, в арбатском. Без понимания этого непостижимы ни Зайцев-писатель, ни Зайцев-человек. Но и формирование представлений о социокультурном образе Арбата, о месте его в истории невозможно без осмысления созданного Зайцевым. Б. К. Зайцев, как и Андрей Белый, сделал Арбат героем русской литературы и тем самым ввел Арбат и арбатцев в сферу широкого общественного сознания.
Выходец из калужской провинции Борис Константинович избрал в Москве местом самостоятельного обитания Арбат и остался верен первоначальному выбору.
Он ощущал себя своим именно в среде "дворянско-интеллигентско-литературного" Арбата (его же определение), в сугубо жилом ареале существования преимущественно обеспеченных людей и в то же время литературно-артистической богемы. Арбатский образ жизни нашел отражение уже в рассказах дореволюционных лет.
Через судьбу знакомых улиц и переулков Арбата и Приарбатья осмысливал писатель судьбу России. С образом дорогого ему Арбата как воплощения России и происходивших в ней перемен покидал он Родину в 1922 году. И первому зарубежному сборнику рассказов, изданному в 1923 году, дал название по включенному туда одноименному московскому еще рассказу 1921 года "Улица Св. Николая". В этом произведении, написанном нехарактерной для стиля писателя ритмизированной прозой, пронзительном по боли об отошедшем и поражающем глубиной обобщений, впечатляет совмещение деталей бытовой повседневности и глобальности обзора историко-социальных явлений.
Дав книге такое название, Б. К. Зайцев явно ожидал встретить понимание читателя - и думающего о России в зарубежной разлуке, и живущего в обновленной России (тогда эмигрантская литература еще доходила до Страны Советов). К образу Арбата "юности отошедшей" и "дорогого" его сердцу не раз возвращался писатель и в произведениях последующих десятилетий, в переписке - до последних дней своих. И многим другим, оказавшимся вдали от Родины, это казалось естественным. Ибо и для них Арбат оставался символом Москвы и России, прежней жизни. Так мыслили и такими себя видели эмигранты-интеллигенты, группировавшиеся в Париже вокруг улицы Пасси, находившейся возле православной церкви. В очерке "Возвращение от всенощной", вошедшем в сборник Б. К. Зайцева "Далекое" (1965), писатель напоминал о том, что говорил поэт К. Д. Бальмонт (выехавший за границу после многих лет жизни у Собачьей площадки) об улице Пасси: "Это парижский Арбат. Правда, похоже..." В романе о московской интеллигенции "Сивцев Вражек" М. А. Осоргин поместил именно туда типичный профессорский особняк. И для Марины Цветаевой изменение лика Арбата равнозначно изменению лика России. Б. К. Зайцев особенно много сделал для формирования образа Арбата в культуре русского зарубежья*.
И делал это целенаправленно. Живя за границей, бывший глава московских писателей (в 1922 году его избрали председателем Московского отделения Всероссийского союза писателей), став главой писателей российского зарубежья, чувствовал себя в Западной Европе прежде всего носителем традиций отечественной культуры. И полагал своим долгом приобщать к познанию России, ее прошлого, ее культурных достижений. И отбирал имеющее непреходящую ценность. Для него - знатока всемирной литературы, переводчика сочинений Данте, Флобера - это Сергий Радонежский, классики русской литературы (книги о Жуковском, Тургеневе, Чехове, множество очерков - в эссе о Пушкине сравнительное рассмотрение жизни и творчества его и великих погодков Рафаэля и Моцарта) и... Арбат.
В мироощущении Б. К. Зайцева, в его исторической памяти, в его литературно-художественном творчестве, в его представлении о Москве, в его понимании истории России и общественной роли российской интеллигенции Арбат занимал многоопределяющее место "Б. К. Зайцев и Арбат", "Арбат в творчестве Б. К. Зайцева"* - темы научно-перспективные, даже обязательные при исследовании и творческой биографии этого светлого мастера русской прозы, и общественной мысли и культуры двадцатого столетия (особенно взаимосвязей сфер культур российского зарубежья и советской), и, конечно же, феномена Арбата в истории и культуре, становления мифа об "Арбате" и "арбатцах". Ныне, когда настала пора изучения места "Арбата" в развитии общественного сознания, важно освоить опыт осмысления "Арбата" средствами литературно-художественной образности. Написанное Б. К. Зайцевым - и прежде всего перепечатанный в этой книге рассказ "Улица Св. Николая" - у истоков и научного "арбатоведения". Хочется думать, что к темам этим мы еще будем возвращаться и на страницах "Арбатского архива".
* См.: Шмидт С. О. Арбат в культуре российского зарубежья Культурное наследие российской эмиграции. 1917 - 1940. Кн. 2. М., 1994. С. 470 - 478. Перепечатано в кн.: Шмидт С. О. Путь историка: избранные труды по источниковедению и историографии. М., 1997. С. 331 - 338.
* Об этом неоднократно шла речь и на заседаниях памяти Б. К. Зайцева в Доме-музее М. И. Цветаевой, и в Библиотеке российского зарубежья.