Жил-был царь, и была у него дочка, да такая красавица, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Много женихов обивало пороги дворца, однако все уходили ни с чем, да еще бога благодарили, что живыми ушли. Царевна больше всего на свете любила плясать и выставляла такое условие:
— За того замуж пойду, кто меня перепляшет!
И вот, чуть только появлялся новый жених, царевна увлекала его в пару и носилась по всем палатам дворца. Самые лучшие плясуны пытались тягаться с нею, однако она была неутомима, готова была хоть целый день носиться туда-сюда под музыку, и никто не мог ее переплясать. Некоторые, послабее, падали бездыханными, те, кто посильнее, еле уходили на подгибающихся ногах, навек зарекшись пускаться в пляс.
И вот однажды появился во дворце новый гость. Заиграла музыка, и царевна встала с ним в пару. И что же? Минул час, и два, и три, а гость был по-прежнему неутомим. К концу дня царевна еле передвигала ноги, а жених плясал да плясал с таким видом, будто только-только начал. В конце концов девушка лишилась чувств, не закончив танца, сломленная усталостью, и гость засмеялся:
— Царь, я мог бы потребовать свою награду, но мне не нужна твоя дочь. От этого безумного веселья я успокою вас на вечные времена: ты, и царевна, и стольный град твой, и все царство — вы отдохнете наконец. Вы уснете непробудным сном, и будете спать до тех пор, пока не явится тот, кто сможет меня пересилить.
А надо сказать, что это был не простой человек, а сам бог зимы и смертного оцепенения Карачун, ненавистник всяческого веселья. Как он посулил, так и сделал: все в этом царстве заснули — и царь, и царевна-плясунья, и придворные, и слуги, и все жители, что люди, что животные. Скоро тропы и дороги заросли так, что ни пройти, ни проехать никто не мог, и лишь в сказках да преданиях хранилась память о Сонном царстве.
И вот молодой царевич из тридевятого царства услышал одну такую сказку, и овладело его душой неудержимое любопытство. Во что бы то ни стало решил он отыскать Сонное царство и отправился в путь. Ехал долго ли, коротко ли, и вот оказался среди непроходимых зарослей. Врубился он в них со своим мечом, и вот наконец показались ворота стольного града. На всех углах спали люди, собаки, лошади, птицы. То же было и во дворце: на троне спал царь, а рядом — прекрасная девушка, царевна. Лишь только поглядев на нее, юноша влюбился и, схватив царевну в объятия, начал ее целовать. Напрасно! Его горячие уста не могли разомкнуть сонного оцепенения.
Вдруг позади раздался голос:
— Ее разбудит только тот, кто сможет меня пересилить!
Царевич обернулся и увидел грозного Карачуна.
— Будем биться на мечах или драться на кулачках? — спросил храбрый юноша.
— Вот еще! — усмехнулся Карачун. — Я предлагаю поглядеть, кто сможет больше выпить.
И тотчас перед ними оказалось две бочки зелена вина — да такие огромные, что в каждой можно было утонуть. Юноша понимал, что ему не выпить это вино никогда в жизни, и решил взять свое хитростью. Он занес ногу через край бочки, словно собирался туда кинуться.
— Что это ты делаешь, смертный? — удивился Карачун.
— Да неохота мне пить через край, — усмехнулся юноша. — Бочка-то тяжелая, разве поднимешь? Я лучше погружусь в бочку да потихоньку все вино и выхлебаю.
— И я хочу попробовать, — обрадовался Карачун, плюхнулся в бочку и скрылся в ней с головой.
В то же мгновение царевич схватил крышку и задвинул ее, да для надежности забил покрепче.
УХ, как завыл Карачун! Он мигом лишился всей своей волшебной силы.
— Выпусти меня, и я исполню любое твое желание, — закричал он, булькая и задыхаясь. — Чего ты хочешь?
— Разбуди спящих и больше никогда не появляйся здесь, — потребовал царевич, и Карачуну пришлось поклясться, что он так и сделает.
Царевич открыл крышку — ив тот же миг Сонное царство пробудилось. А сердце царевны наконец-то пробудилось для любви, и она охотно отдала свою руку спасителю.
Вот только плясать она, пока спала, совсем разучилась. Но об том никто особенно не горевал!
В представлениях наших предков сон был неразделим со временем
ночи, а заснувший напоминал умершего. Подобно мертвецу, он смежает свои
очи и делается недоступным внешним впечатлениям. И Сон, и Смерть были
признаваемы славянами за живые мифические существа, родственные друг
другу.
В славянских сказках богатыри, убитые врагами, воскресая при окроплении их трупов живою водою, обыкновенно произносят: «Ах, как же я долго спал!» — «Спать бы тебе вечным сном, если б не живая вода и не моя помощь!» — отвечает добрый товарищ.
В современном языке вечный сон уподобляется смерти; наоборот, сон летаргический слывет в простонародье обмиранием, во время которого, по рассказам поселян, душа оставляет тело, странствует на том свете, видит рай и ад и узнает будущую судьбу людей. Животные, впадающие в зимнюю спячку, по общепринятому выражению, замирают на зиму.
Заходящее вечером солнце представляется не только умирающим, но и засыпающим, а восходящее утром — восстающим от сна; зимняя смерть природы иначе называется ее зимним сном; о замерзших реках и озерах выражаются, что они заснули.
Умерших называют усопшими; в Смоленской губернии мертвецы в старину назывались жмурики (от глагола «жмурить» — закрывать глаза); в Архангельской губернии существовало поверье: кто засыпает тотчас, как ляжет в постель, долго не проживет; у литовцев была примета: когда молодые ложились в первый раз вместе, кто из них засыпал прежде — тому и умереть суждено раньше.
Сербы не советуют спать, когда заходит солнце, чтобы вместе с умирающим светилом дня не заснуть и самому вечным сном. Слово «стемнеть» употребляется в народном говоре в значении «ослепнуть» и «умереть»; не потому ли упырей (мертвецов, являющихся по смерти) большею частью представляют слепыми. Как сон сближается со смертью, так, наоборот, бодрствование уподобляется жизни; поэтому «живой» означает неспящего, например: «Мы приехали на живых», то есть мы приехали, когда еще никто не спал; глагол «жить», употребляется в некоторых местах в смысле бодрствовать, не спать.
Эти братство сна и смерти, и верование, что душа во время сна может оставлять тело и блуждать в ином мире и видеть там все тайное, послужили основанием, почему сновидениям придано вещее значение. Для живой и впечатли-тельной фантазии наших предков виденное во сне не могло не иметь прямого отношения к действительности, среди которой так много было для них непонятного, таинственного, исполненного высшей, священной силы. Они признавали в сновидениях то же участие божества, какое признавали в гаданиях и оракулах; сновидения являлись, будто быстролетные посланники богов, вещатели их решений. Вера в пророческий смысл снов неискоренима и по сей день. Эта тема часто встречается в сказаниях, преданиях нашего народа. Например, в «Слове о полку Игореве» есть рассказ о вещем сне князя Святослава:
В Киеве далеком, на горах,
Смутный сон приснился Святославу,
И объял его великий страх,
И собрал бояр он по уставу.
«С вечера до нынешнего дня, —
Молвил князь, поникнув головою, —
На кровати тисовой меня
Покрывали черной пеленою.
Черпали мне синее вино,
Горькое отравленное зелье,
Сыпали жемчуг на полотно
Из колчанов вражьего изделья.
Златоверхий терем мой стоял
Без конька, и, предвещая горе,
Вражий ворон в Плесенске кричал
И летел, шумя, на сине море».
Весь этот сон состоит из мрачных предзнаменований: черный покров и крик ворона знаменуют грядущее несчастье, терем без конька означает гибель кого-то из семьи, жемчуг — слезы, горькое вино напоминает выражение «упиться горем». Сон Святослава пророчески оправдался — русское войско потерпело поражение. Чудилось, кто-то нашептал Святославу черную весть, — а наши предки в самом деле верили, что спящий человек находится в сношениях с невидимым миром и получает оттуда загадочные вести.
Главная;)