Судьба Н. Н. Щепкина была трагической. Он примкнул к тем честным русским интеллигентам, которые с приходом большевиков, "не могли примириться с насильническим игом власти, во имя „революции" презревшей все революционные завоевания, все заветы демократической мысли - все, чем жила общественная совесть в прежнее время", как писал в вводном слове к воспоминаниям Н. Н. Щепкина историк С. П. Мельгунов. Щепкин был уверен, что лучшее время настанет, "мы не знаем этого, - продолжал Мельгунов, - как не знал Н. Н. Щепкин. Но, как и он, мы знаем, что это будет. В этом нам порукой вера в народ, вера в Россию, вера в творческие силы человеческой культуры".
Николай Николаевич Щепкин был крупным общественным деятелем досоветской России, гласным Московской Городской Думы, депутатом Государственной думы III и IV созывов, главой Московского комитета партии кадетов. Когда было получено сообщение о перевороте в Петрограде, он первым выступил на заседании Московской Думы с требованием привлечь к ответу большевистских депутатов, и он же был организатором одной из первых подпольных вооруженных формирований в Москве, начавших борьбу с большевиками. Н. Н. Щепкина арестовали 22 августа 1918 г., и 23 сентября газета "Известия" сообщила о расстреле 67 лиц во главе с ним.
На главной улице слободы - Троицкой - сохранилось совсем немного интересных зданий - вот только у конца ее, у перекрестка с Мещанской, находится здание особняка (N 21/7), в основе которого был деревянный дом с каменным первым этажом, выстроенный, возможно, к 1816 г. Ф. П. Мартенем по одному из апробованных, то есть одобренных, типовых проектов. Этот дом неузнаваемо изменился в 1896 г., когда архитектор В. И. Мясников придает его фасаду совершенно новый вид; возможно, что переделка была связана с помещением там 6-й женской гимназии, находившейся в этом доме до 1903 г.
На том же участке, но уже фасадом к Троицкой улице стоит небольшой особнячок, выстроенный в 1900 г. архитектором М. А. Аладьиным - с правой стороны особняка одно трехчастное окно, а два других окна его обработаны декоративными портиками, Справа от особняка до недавнего времени можно было видеть небольшой деревянный дом, в котором в начале XIX в. жил Иван Михайлович Снегирев.
Рассказывая о нем, надо многократно употреблять слово "впервые". Он впервые приступил к тщательному и подробному изучению Москвы, он впервые описал русские пословицы, впервые рассматривал народные лубочные картинки, как вполне серьезный предмет, которому его современники отказывали в праве на серьезное изучение, и он же впервые исследовал русские праздники и обряды. Только одного такого "впервые" было бы вполне достаточным для того, чтобы остаться навеки вписанным в историю русской культуры.
Снегирев не имел предшественников и разрабатывал темы, никем до него не затронутые, и, как часто бывает, с первопроходцами или первооткрывателями, идущими по неизведанным путям, он подвергался суровой критике. Не были исключением и работы Снегирева по истории Москвы, раскритикованные, и во многом справедливо, И. Е. Забелиным, не учитывавшим, однако, того, что Снегирев был все-таки первым...
И. М. Снегирев - коренной москвич: он родился на Большой Никитской и всю жизнь провел в родном городе. Учился в Московском университете и каждый день, кроме субботы, от дома в Троицкой слободы "хаживал пешком с узелком книг и тетрадок на утренние и вечерние классы, то есть верст восемь в день", - вспоминал он. Много лет Снегирев проработал в университете, а после ухода оттуда в 1836 г. посвятил почти все свое время исследовательской и литературной работе - в газетах и журналах в продолжение многих лет печатаются его многочисленные статьи, выходят книги о памятниках московской древности и русской старины, о московских монастырях, селах и прочих достопримечательностях.
Иван Михайлович Снегирев был подлинным знатоком Москвы - читаешь его дневник и диву даешься, как много и часто он ездил по городу, пытливо вглядываясь в московскую старину, беседуя со старожилами, ища следы богатой московской истории. "Никто из ученых, - писал его биограф, - не знал так хорошо, как он, все урочища древней столицы, никто больше его не исходил и не исследовал до малейших подробностей московские церкви, монастыри и другие остатки московской старины, никто не знал столько разных сказаний и анекдотов, связанных с разными местностями и памятниками древней столицы". Его называли "самым опытным, самым бывалым путеводителем по Москве".
Нельзя не сказать и о цензорской деятельности И. М. Снегирева. Как многие другие профессора университета он был цензором, и совершенно несправедлива безапелляционная характеристика его в путеводителе "Пушкинская Москва", изданном в 1937 г., - "цензор-мракобес". Таким он, конечно, не был. Снегирев не пропустил несколько слов во второй главе "Евгения Онегина", а также язвительные замечания Пушкина на его критиков и неблагоприятно отозвался о "Сценах из Фауста". Но, несмотря на все это, Пушкин и Снегирев продолжали встречаться и сотрудничать: в 1836 г. Пушкин приезжает в последний раз в Москву и 15 мая его посещает Снегирев. Они беседуют о снегиревском труде "Русские в своих пословицах", Пушкин обещает написать рецензию и приглашает Снегирева к сотрудничеству в журнале "Современник".
Пушкин бывал и у самого Снегирева. Так, 16 мая 1827 г. поздно вечером в дом Снегирева в Троицкой слободе приехали Соболевский и Пушкин, подняли его с постели и увезли на вечер к издателю телеграфа Н. А. Полевому на 1-ю Мещанскую, где "собрались все пишущие друзья и недруги; пировали всю ночь и разъехались уже утром".
Иван Михайлович известен был в Москве и своими шутками, нередко весьма острыми: о том же вечере Полевой вспоминал, что собравшиеся выслушивали "резкие сарказмы Снегирева". Так, Снегирев, несмотря на видимое уважение к пастырям церкви, не скрывал их не всегда благопристойные увлечения: архиепископ Августин был известен в Москве склонностью к некоей даме, по фамилии Кроткова, и Снегирев в биографии этого известного церковного деятеля не преминул заметить, что иерарх любил-де жизнь тихую и кроткую, причем отметил, что в книгу вкралась опечатка: слово кроткую надо писать с большой буквы...
Деятельность Снегирева-цензора окончилась для него неудачно: он пропустил статью об истории университетской типографии в "Московских ведомостях", где сообщалось о деятельности Н. И. Новикова. Боявшимся всего властям этого было достаточно, чтобы уволить Снегирева и, несмотря на все хлопоты, возвратиться на службу ему не пришлось. Конец жизни его был печален - он поехал в Петербург хлопотать о пенсии, остановился у жены, с которой он не ладил, и ни она, ни сын его не позаботились о Снегиреве, когда он заболел. Его поместили в больницу для бедных и И. М. Снегирев умер, покинутый всеми, 9 декабря 1868 г.
Дом же его в Троицкой слободе продали еще при жизни И. М. Снегирева - в августе 1867 г. с публичных торгов за долги какому-то купцу. Это был небольшой деревянный домик в пять окон, с мезонином, который приобрел в 1798 г. отец его Михаил Михайлович Снегирев, профессор университета по дисциплине "Естественное, Политическое и Народное Права". Старый дом М. М. Снегирева в Троицкой слободе в пожар 1812 г. сгорел, и по возвращении своем в Москву он выстроил к 1813 г. новый. "Это стоило ему, - вспоминал его сын, - многих трудов и забот; стараясь купить лес на строение подешевле, он в грязь и слякоть сам ходил в лесной ряд и на рынок, хлопотал на стройке. Тут он простудился, чахотка закралась ему в грудь, он часто кашлял и видимо таял". М. М. Снегирев скончался в 1820 г. Дом Снегирева сохранялся примерно до конца 1960-х гг. Его пытались защитить, но ничего ему не помогло.
Главная