“Нет, он, наверное, что-нибудь знает и держит в тайне от меня и от всех! - шептал Авроре внутренний голос. - Сестре возвращен любимый человек, а их ребенку отец. Они вместе, и я не смею им завидовать. Но я-то, я? Что будет со мной?” Сон бежал от Авроры. Мысли одна мрачнее другой роились в ее голове. Простясь со всеми, она вошла в свою комнату, села к окну и задумалась. В доме после необычной суеты все наконец затихло. В окно глядела теплая , безлунная, но светлая ночь. Звезды ярко мерцали на небе. Аврора набросила на голову платок и вышла в сад. Ее мучило сознание, что она точно лишняя на свете, что все идет мимо нее, и что она ни в чем, что совершается вокруг, не принимает и не может принять близкого участия. Три обстоятельства, бывшие особенно для нее важными в жизни, пришли ей в голову: смерть матери, разлука с отцовским домом и отъезд жениха в армию. И против всего этого, упавшего на нее так нежданно и негаданно, она оказалась беспомощною . “Да иначе и быть не могло! - рассуждала Аврора, бродя по саду. - Я, нет сомнения, обречена на одни страдания; так мне определено скупою и злою судьбой!” Ей вспомнился ее детский ужас и слезы у гроба матери, ее крики: “Мама, встань, оживи!” Она представляла себе отца, когда он вез ее и Ксению в институт, и она, как теперь помнила, почему-то тогда предчувствовала, что расстается с ним навсегда. Ей вспомнилась до мелочей минувшая весна, знакомство с Перовским, ее помолвка, последние с ним свидания и его отъезд из Москвы. “Сколько с тех пор событий! сколько нового горя! - сказала она себе, глядя с верхней, садовой, поляны за реку, над которой все еще светился отблеск московского зарева.
- Он тогда, на прогулке, - мыслила она, - сравнил вечерний вид Москвы с морем огня, а церкви и колокольни с мачтами пылающих кораблей... Его сравнение пророчески сбылось...” Аврора спустилась в нижний сад. Нагибаясь в темноте от нависших знакомых ветвей, она шла береговою дорожкой. Вверху послышалось ржание лошади. “Барс, - подумала Аврора, - это отзывается он: я сегодня в суете не покормила его, и он окликает меня”. Ей вспомнился дядя Петр, его деревенька, верховой конь Коко и поездки с дядей на охоту. О, как бы она теперь желала видеть дядю! Снизу, сквозь деревья, проглянул на пригорке очерк дома. В одном из его окон мерцал слабый свет. “Лампадка в детской, над изголовьем Коли, - сказала себе Аврора, - все спят, пора и мне”. Но ей не хотелось еще уходить. Ночь была так обаятельно тиха. За рекою паслось “в ночном” крестьянское стадо. Оттуда, при всяком шорохе на лугу, доносилось блеяние овец и лай собак. Вспомнив о скамье под липами, у реки, где в последнее время она так часто сидела, глядя к стороне Москвы, Аврора направилась туда. “Посижу, еще притомлюсь, - решила она, - сон придет скорее...” Аврора подошла к липам. За ними она услышала голоса. “Кто бы это?” - подумала она, замедлив шаги. За деревьями разговаривали двое. Аврора узнала их. То были Ксения и ее муж.
- Вот безумие, - говорил Тропинин, - и неужели ты, такая христианка и нежная, любящая мать, решилась бы?
- Это мне пришло в голову вдруг и неожиданно для меня самой, - ответила Ксения, - и если бы ты не возвратился, если бы тебя не стало на свете, клянусь я бросилась бы с этой крутизны, и новым покойником в нашей семье было бы более...
Лай за рекой заглушил слова Ксении. “Новый покойник в семье! - вздрогнув, подумала Аврора. - Умер Митя Усов; теперь же это о ком?” Она, напрягая слух, стояла неподвижно, чувствуя, как холод бежал по ней, охватывая ее члены.
- Он не был еще женат, - проговорил Тропинин, - но какая роковая, потрясающая драма; я всегда говорил...
- И это ты наверное знаешь? - донеслись до нее опять слова Ксении.
- Видел списки, а чем завершилось - не мог узнать. Конец, впрочем, обычный...
- Но неужели этот маршал... без справок, без суда?
Далее, хотя все стихло за рекой, Аврора ничего не слышала. Ухватясь за сердце, она медленно отошла, поднялась в верхний сад и без памяти бросилась к дому. Пройдя ощупью в свою комнату, она упала лицом в подушку, и долго в темной комнате раздавались ее заглушенные, отчаянные рыдания. “И что я? куда теперь? - мыслила она. - Ужели обычная колея - траур? явится новый жених, добрый, обыкновенный человек, и я, кисейная скромная барышня, выйду за него?.. Прощайте, несбыточные грезы и чувства, прощай, мой заветный, дорогой!” Давно рассвело. Настало утро. Дом пробудился. Готовили чай. Комната Авроры не растворялась. Горничная Стеша в щелку двери видела, что барышня еще не встает, и, полагая, что она с ночи, по обычаю, долго читала, не решалась ее будить.
- Пусть ее поспит, - сказала Ксения, выйдя с мужем к чаю, - тяжело ей, бедной...
К чаю в залу вышла и княгиня, “Ильюша возвратился, возвратится и жених Авроры”, - мыслила она и была в духе. Тропинин прочел вслух из полученных с почты писем и газет последние известия об армии. Аврора явилась в конце чтения. Ее лицо было бледнее обыкновенного, губы сжаты, глаза светились решимостью. Это был уже другой человек. Она слушала, спрашивала, говорила, но ее глаза были устремлены куда-то вдаль, и она точно не видела и не слышала окружающих ее. Дьякон рассказал княгине, что Троице-Сергиевскую лавру отстоял господь. Французы трижды туда подходили с целью ограбить святыню, и трижды се заслонял густой туман.
- Наши охраняют путь к Калуге? - спросила Аврора Илью, когда он, после рассказа дьякона, прочел вслух какое-то письмо.
- Да, - ответил Тропинин. - Наполеон из Москвы посылал к светлейшему - с переговорами о мире; князь, сказывают, прикинулся дряхлым, немощным, плакал и говорил: “Видите мои слезы? вся надежда моя на Наполеона!” - а в конце прибавил: “Впрочем, нечего думать о мире, война только начинается”.
Аврора заботливо помогла сестре убрать чашки. Когда же Ксения с мужем удалилась на свою половину, а дьякон пошел готовиться в дальнейший путь, она предложила княгине дочитать вслух начатый роман “Адель и Теодор” и до вечера, как и весь следующий день, казалась совершенно спокойною.
- Удивительная Аврора! - сказала Ксения мужу. - Сколько в ней нравственной силы, как переносит горе! Но что, если бы она все узнала?
Утром следующего дня дьякон Савва пришел поблагодарить княгиню за гостеприимство. Его щедро снабдили деньгами и провизией и дали ему лошадей до Каширы. Оттуда в Серпухов он рассчитывал добраться с каким-либо попутчиком. Когда его кибитка уже стояла у крыльца, Аврора, через Ефимовну, позвала его в свою комнату.
- Вы, отец дьякон, будете в Кашире? - спросила она.
- Как же, сударыня, - не миновать.
- Сдайте там на почту эти два письма.
- С удовольствием, - ответил Савва, просматривая надписи на пакетах, - одно вашему дядюшке, а это... министру? вот к какой особе!
- Мой жених, Перовский, - сказала Аврора, - питомец этого министра; Илья Борисович вам, без сомнения, о нем говорил. Граф, пожалуй, не знает о его судьбе, а мог бы оказать помощь своим влиянием и связями... притом же... Хлынувшие слезы помешали Авроре договорить.
- Успокойтесь, сударыня. - произнес Савва, - я бережно сдам на почту оба письма.
- Не все, не все еще, - проговорила Аврора, отирая слезы, - как честный человек, скажете ли мне истину на мой вопрос?
- По всей моей совести.
- Вы обо многом говорили по пути с моим зятем; скажите, жив ли Перовский? Савва смущенно молчал.
- Я вам облегчу вопрос, - произнесла Аврора. - Перовский попал в плен и внесен в список приговоренных к смерти. Все это я знаю... ответьте одно: жив ли он или погиб?
- Если вам, сударыня, все известно, - ответил дьякон, - что же я, малый, скудоумный, могу прибавить к тому? Богом вседержителем клянусь, ничего более не знаю.
Аврора сидела неподвижно. Слезы бежали по ее лицу.
- Погиб, погиб! - сказала она, подняв глаза на образ. - Все кончено... остается одно... Дядя невдали от Серпухова, заезжайте к нему, вручите письмо лично.
- Будьте спокойны.
- Да ответ... попросите дядю скорее ответить.
Прошло около недели. Был конец сентября. Княгиня оправилась и однажды утром, кликнув Маремьяшу, объявила ей, что теперь, когда возвратился Илья Борисович и пока еще стоит такая хорошая погода, ничто более не удержит ее от отъезда в Паншино. Авроре и Ксении она прибавила, что французы, двинувшись от Москвы, могут, пожалуй, снова направиться в эту сторону, а потому медлить было нечего. Сестры не возражали, тем более что решения княгини обыкновенно были бесповоротны. Начались сборы в путь. Ксения с прислугой принялась за уборку и укладку вещей. Аврора также усердно помогала всем в общих хлопотах, возилась с ящиками, узлами и чемоданами и была, по-видимому, совершенно покойна.
Она зашла как-то в комнату сестры. Был вечер. Ксения, в кофте и юбке, засучив рукава, мыла на лежанке, в корытце, Колю. Аврора, присев возле, с любовью смотрела, как раскрасневшаяся, счастливая сестра мылила и терла мочалкой розовую спинку и смеющееся личико Коли. Обнаженная, нежная шея сестры, с золотистыми завитками волос у подобранной на гребень густой косы, точно дымилась от пара, поднимавшегося с корытца, где весело плескался ее ребенок.
- Вот удивительно, - сказала Ксения, - муж говорит, что Коля более похож на тебя, чем на меня: такой же черноглазый, красавчик и ласковый. Теперь черед за тобой... Аврора подняла на сестру глаза.
- Не понимаешь? - улыбнулась Ксения. - Надо, чтоб твой будущий сын походил не на тебя, а на меня.
- Ах, Ксаня! за что такая жестокость?
- Но почему же, почему?
Аврора встала, закрыла рукой глаза и молча вышла из комнаты сестры. В тот же вечер она встретилась с сестрой в полутемном коридоре. Ксения несла связку каких-то вещей.
- Послушай, Ксаня, - сказала, остановив ее, Аврора, - странные вы люди: скрываете, а я все знаю...
- Что же ты знаешь? - смущенно спросила Ксения.
- Ну, да уж бог с вами!
Сказав это, Аврора прошла далее в гостиную.
- Дьякон проговорился! - решил Тропинин, когда ему, после ужина, об этом сказала жена, - вот я его!
- Нет, Ильюша, - ответила Ксения, - сегодня с почты привезли Авроре какое-то письмо, и она долго над ним у себя сидела.
Главная