"Те, кто не видал Москвы, России не видал, кто знает русских
по Петербургу, не знает их вовсе, ибо при дворе они во всём отличны
от естественного своего состояния. В Петербурге все иностранцы,
- писал итальянский путешественник Джакомо Казакова, посетивший
Первопрестольную в 1765 г. - Горожане московские... жалеют тех,
кого служба, интерес или честолюбие понудили покинуть отечество,
ибо отечество для них - Москва, а Петербург - источник бед и разорений".
Так воспринимали старую столицу при Екатерине II, а в царствование
молодого Петра I Москва для иностранных путешественников представляла
собой особый мир, едва тронутый европейскими новшествами, - столь
же азиатский, как Стамбул или Дамаск.
ВЕЛИКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ ВЕЛИКОГО ПОСОЛЬСТВА
Устоявшийся в XVI-XVII вв. старомосковский быт медленно отступал
под прессом нововведений Петра I. Впервые молодой царь отважился
публично нарушить старинные традиции после возвращения из Азовских
походов (1695- 1696 гг.). 30 сентября 1696 г. по столице прошло
необычное шествие победителей. Оно продолжалось с утра до вечера,
войска растянулись от Симонова монастыря до села Преображенского.
Их встречали первые в истории России деревянные Триумфальные ворота,
украшенные фигурами Геркулеса, Марса и Нептуна, изображениями
поверженных врагов и библейскими изречениями. В роскошной карете
ехал разодетый в пух и прах друг царя Франц Лефорт, а самодержец
шёл среди солдат в простом камзоле, неся в руках копьё.
При Петре I начали мостить улицы столицы камнем. В 1692 г. царь
издал указ, по которому повинность доставлять камень в Москву
была разложена на всех жителей государства. Каждый крестьянин,
приезжавший в столицу, должен был отдать страже у городских ворот
три камня размером не менее гусиного яйца.
Особенно много перемен произошло после приезда Петра из Великого
посольства (1697-1698 гг.). Царский указ запрещал всем русским,
кроме крестьян, выходить за городские ворота не в польском кафтане
или не в голландской одежде, башмаках и чулках. Нарушителей городская
стража стаскивала с саней и требовала заплатить штраф. Тогда же
на улицах столицы появились государственные брадобреи с ножницами,
кисточками и ведёрками мыльной пены. Они должны были брить бороды
всем, кто встречался на пути.
К иноземным обычаям привыкнуть было не просто. Особенно удивляли
москвичей вошедшие в моду живописные картины, которые они часто
принимали за иконы. Войдя в комнату, русские по обычаю искали
глазами образ и только потом крестились и били земные поклоны
перед каким-нибудь портретом или пасторальной сценой голландского
мастера средней руки.
Петровский быт Москвы представлял собой удивительный компромисс
между старыми и новыми традициями. В торжественных случаях, например
на свадьбах, государев двор и сам царь облачались во всё русское,
женщины пировали отдельно от мужчин в особых покоях. Лишь на третьи
сутки праздника окружение Петра являлось одетым по-голландски,
кавалеры и дамы садились вместе за один стол, а после обеда "плясали
и прыгали".
Согласно описаниям современников, в Москве Петровских времён
ещё можно было встретить астраханских пустынников, увешанных тяжёлыми
железными крестами и веригами, волосы которых "спускались
до поясницы, точно у дикарей, нечёсаные и закрывающие лицо".
По улицам шатались толпы нищих, настроенных подчас весьма воинственно.
Они окружали зазевавшегося прохожего, стоило ему остановиться
в лавочке.
Чтобы пресечь нищенство, царь Пётр издал указ, запрещавший не
только просить, но и подавать милостыню под страхом высокого по
тем временам штрафа в пять рублей. Одновременно были учреждены
государственные богадельни при церквах, содержавшиеся на средства
из казны. Жизнь в богадельнях не отличалась достатком, поэтому
многие "бездельные бедняки" из страха попасть туда брались
за любую предложенную работу. Сотни нищих по приказу царя-реформатора
были забриты в солдаты или угнаны строить корабли, рыть каналы
и возводить здания в новой столице на севере.
Вместо них в Первопрестольную явился караван пленных шведов.
Около 800 человек - мужчин, женщин, детей - были проданы по три-четыре
гульдена за голову. Жившие в Москве иностранцы выкупали пленных,
которых на время войны делали своими слугами, а затем возвращали
им свободу. Многих покупали и русские, но хуже всего оказалось
положение тех, кто попал в руки татар, увозивших пленных шведов
на турецкие работорго-вые рынки.
В 1713 г. Пётр I повелел перевести резиденцию царского двора
в Санкт-Петербург. Новый город стал административным и военным
центром России. Однако высочайшего указа о переносе столицы из
Москвы на берега Невы не последовало, она продолжала оставаться
самым крупным и бурно развивавшимся городом страны.
СТАРОМОСКОВСКИЙ БЫТ
"Нельзя лучше представить себе Москву как в виде совокупности
многих деревень, беспорядочно размещённых и образующих собою огромный
лабиринт, в котором чужестранцу нелегко опознаться", - писал
в 1774 г. французский капитан Ф. А. Тесби де Белькур. По меркам
XVIII в. это был большой город. Из конца в конец - от Земляного
вала и Покровских ворот до Китай-города и ворот Мясницких - Москву
можно было обойти пешком за три часа.
Под сапогами скрипели деревянные мостовые, улицы были сплошь
заставлены теснившими друг друга торговыми лавками. В некоторых
из них сидели портные. При шитье они помогали себе большими пальцами
босых ног, которыми придерживали материю.
Впервые попадавшего в Москву человека оглушал настоящий "восточный
базар" - торговля велась во множестве мест и в такой тесноте,
что прохожему бывало некуда ногу поставить, не наступив на чей-нибудь
товар. На Красной площади и на Крестцах стояли лавки и шалаши,
в них приезжий мог купить всё - от валенок и вёдер до ювелирных
изделий.
Большой торг порождал большую грязь. "Только два дня, как
началась оттепель, - писал в 1726 г. современник, - но от здешней,
известной вам чистоты такой... бальзамовый дух и такая мгла, что
из избы выйти нельзя". Купцы били челом государю: "Лавки...
заскаредили помётом, и от того помёту, и от духу сидеть... в лавках
невозможно".
В Зарядье и возле Гостиного двора располагалось около 60 харчевен.
Кабаки никогда не закрывались, оттуда во время переписей населения
вытаскивали множество "беспашпортных" и "голых",
т. е. пропивших всю одежду людей, которые пережидали в трактирах
холода и могли выбраться на улицу только в хорошую погоду.
Над бревенчатыми частоколами и тесовыми крышами домов горели
сусальным золотом купола церквей. Доверчивых иностранцев уверяли,
будто их в Москве "сорок сороков", но голландский художник
Корнелий де Бруин, снимавший в 1702 г. план столицы с высоты царского
Воробьёвского дворца, насчитал только 679, включая монастыри и
часовни.
До первой четверти XVIII столетия город не освещался. Жителям,
чьи дома выходили на главные улицы, разрешалось выставлять в окнах
свечи и горящие плошки, которые гасили сразу после полуночи. Первые
слюдяные фонари появились только при Анне Иоанновне в 1730 г.
Москва производила впечатление на редкость зелёного, по усадебному
заросшего города, где неширокие улицы, покрытые плотно пригнанными
друг к другу вязанками хвороста - фашинником, упирались в нескончаемые
огороды, спускавшиеся к Яузе или Москве-реке, в луга, пустоши,
выгоны для скота. После обильных летних дождей улицы становились
почти непроходимыми из-за топкой грязи, которую москвичи собирали
и телегами свозили к себе на огороды. "...Сады русских запущены,
дики, не возделаны и без всяких украшений, - сокрушался один из
путешественников. - Лучшее украшение загородных домов москвичей
состоит в их рыбных прудах... их бывает по два и по три около
дома, довольно больших и богато полных рыбою. Когда приезжают
к ним дорогие им гости, они тотчас забрасывают невод в воду и...
налавливают разной рыбы...".
Весь этот патриархальный, усадебный быт Москвы ничуть не мешал
столице быть шумным, тесным, бурно развивавшимся городом. После
закладки Санкт-Петербурга царь Пётр I, желая поскорее застроить
новую резиденцию, запретил каменное строительство где-либо, кроме
Северной столицы. Лишь в 1741 г. правительница Анна Леопольдовна
разрешила возводить по стране каменные дома, и в Москве к пению
пил o снова прибавился стук мастерков. Деревянный город часто
горел, особенно сильными были пожары 1701 и 1737 гг., которые
опустошили центр столицы и многие слободы. В 1737 г. город сгорел,
как говорит пословица, от копеечной свечи, которую зажгла перед
домашней иконой солдатская вдова. Огонь переметнулся даже в Кремль.
К. де Бруину довелось наблюдать в Москве несколько казней, в
том числе и казнь женщины, зарытой в землю за убийство мужа. "Её
стерегли трое или четверо солдат, которым приказано не дозволять
давать ей ни есть, ни пить, что могло бы продлить жизнь её. Но
дозволено было бросать в яму эти несколько копеек... за которые
она и благодарила наклонением головы". На эти деньги покупали
гроб и восковые свечи. Иностранцы отмечали характерную особенность
Москвы - отсутствие возбуждённой толпы любопытных на месте казни.
"...Несмотря на жестокость свою, - писал де Бруин, - эти
казни совершаются там так тихо и без шуму, что если они исполняются
в одном конце города, то о них и не знают даже жители другого
конца".
Однако такое положение изменилось после 20-летнего царствования
Елизаветы Петровны (1741-1761 гг.), давшей обет "никого не
казнить смертью". Публичная казнь превратилась в диковинку,
и четвертование Е. И. Пугачёва в январе 1775 г. собрало массы
народа. "На высоте, или помосте, лобного места увидел я с
отвращением в первый раз исполнителей казни. Позади фронта всё
пространство... все кровли домов и лавок, на высотах с обеих сторон
её, усеяны были людьми... Любопытные зрители даже вспрыгивали
на козлы и запятки карет и колясок", - писал очевидец этого
события поэт И. И. Дмитриев.
СТОЛИЦА РУССКОГО ДВОРЯНСТВА
В царствование императрицы Екатерины II Первопрестольная оказалась
именно тем местом, где стало складываться русское дворянское общество.
Недаром Н. М. Карамзин называл Москву "дворянской республикой".
Здесь было мало государственных учреждений, а частная жизнь процветала
во всех её проявлениях: частные театры, частное книгоиздание и
публикация журналов, научные и учебные общества, масонские ложи.
"Помещики соседственных губерний почитали обязанностью каждый
год, в декабре, со всем семейством отправляться из деревни, на
собственных лошадях, и приезжать в Москву около Рождества, - писал
мемуарист XIX столетия Ф. Ф. Вигель. - Им предшествовали обыкновенно
на крестьянских лошадях длинные обозы с замороженными поросятами,
гусями и курами, с крупою, мукою и маслом... Каждого ожидал собственный
деревянный дом, неприхотливо убранный, с широким двором и садом
без дорожек, заглохшим крапивой... Всё Замоскворечье было застроено
сими помещичьими домами. В короткое время их пребывания в Москве
они не успевали делать новых знакомств и жили между собою в обществе
приезжих, деревенских соседей... Но по четвергам все они соединялись
в большом кругу Благородного собрания; тут увидят они статс-дам
с портретами, фрейлин с вензелями, а сколько лент, сколько крестов,
сколько богатых одежд и алмазов!.. Есть про что целых де вять
месяцев рассказывать в уезде..."
Одной из самых популярных московских потех были кулачные бои,
посмотреть на которые охотно собирались и мужчины, и женщины.
Их устраивали обычно зимой или под старым Каменным, или под Троицким
мостом. Благодаря небольшой запруде речка Неглинная в этом месте
образовывала пруд, тянувшийся во всю длину верхнего Кремлёвского
сада. На льду искусственного водоёма происходила любимая народная
забава.
Приехавший в Москву в 1775 г. граф Алексей Григорьевич Орлов
не только сам участвовал в боях, но и основал первую в России
школу для кулачных бойцов, куда отбирал мужиков из соседних деревень
и своих крепостных. Английский путешественник Уильям Кокс, посетивший
город в конце 70-х гг. XVIII в., описал одну из тренировок в доме
графа Орлова. "В одно время между собою могли бороться только
двое, - писал он, - на руках у них были надеты толстые кожаные
перчатки... Когда же иной боец своего противника валил на землю,
то его объявляли победителем, и тотчас же прекращалась борьба
этой пары... Иные из бойцов отличались необычайной силой, но их
обычай в бою мешал несчастному случаю, также мы не заметили перелома
руки или ноги, которыми обычно кончаются бои в Англии".
Другой страстью москвичей были скачки. Орлов организовывал бега
на поле под Донским монастырём. Он первым ввёл моду кататься по
городу в лёгких беговых санках с русской упряжью. Место, избранное
им для катаний, было очень удобное, и многие московские аристократы
обращались к нему за разрешением принять участие в бегах. Граф
никому не отказывал, но ставил обязательное условие: употреблять
только русскую упряжь. С этого времени знать старой столицы начала
отказываться от тяжёлых вызолоченных немецких саней, очень неудобных
на улицах города.
ВОРОВСКАЯ СТОЛИЦА РОССИИ
Екатерина II называла Москву "средоточием нескольких миров".
Было среди них место и миру преступников - воровским, гулящим
людям, лихим разбойникам, проституткам, скупщикам краденого, содержателям
притонов. В иные времена этот ночной мир старой столицы поднимался
со дна и захлёстывал город, беря верх над полицией, властями и
мирными обывателями.
Воровской люд стекался в Москву зимой со всех концов России,
ярмарок, перевозов, из лесов, где промышлял летом, чтобы приобрести
ружья и порох, а взамен отдать перекупщикам награбленное. Главный
разбойничий притон находился под Каменным мостом, в непосредственной
близости от Кремля.
Самым знаменитым московским разбойником - настоящим мозгом преступной
корпорации Москвы - был Иван Осипов, получивший в воровском "крещении"
кличку Каин. Крепостной купца П. Д. Филатьева, Иван не удовольствовался
жизнью дворового, обокрал хозяина и бежал.
Каин отличался редкой изобретательностью и совершал дерзкие ограбления
среди бела дня. Однажды, спасаясь от погони, он бросил ворованное
добро в глубокую грязную лужу. На следующий день Ванька украл
карету, переодел одну из своих сообщниц в барское платье и как
бы невзначай загнал роскошный экипаж в ту самую лужу. "Барыня"
ругала лакеев, якобы уронивших багаж, а Каин с товарищами перегружал
в карету добычу, облепленную грязью.
К осени 1741 г. Каин "заскучал" от воровской жизни
и предложил властям услуги по поимке бывших товарищей. Для начала
он выдал полиции своих соперников по разбоям в Москве, а расправившись
руками властей с крупными воротилами преступного мира, стал некоронованным
королём воров Первопрестольной. Он вылавливал мелких воров, а
сам, сколотив шайку из "сурьёзных людей", грабил купеческие
дома и держал в страхе всю Москву.
Так продолжалось до тех пор, пока пострадавшие после многих мытарств
обыватели не добрались до самого генерал-полицмейстера А. Д. Татищева,
жившего в то время в Петербурге. Он, вопреки ходатайству некоторых
знатных персон Москвы, начал дело. Каин показал на чиновников
Московского сыскного приказа как на своих соучастников. В 1755
г. он был приговорён к смертной казни, заменённой каторгой.
Тогда же, в 50-х гг. XVIII в., в Москве прогремело первое дело
маньяка-убийцы - знаменитой Салтычихи. В доме на Сретенке и в
подмосковной усадьбе Троицкое Дарья Николаевна Салтыкова замучила
более 100 человек, в основном дворовых девушек "за несмотрение
в мытье полов". Она била их поленом, поджигала волосы горящей
лучиной, обваривала кипятком. Крепостные подавали множество жалоб
на изуверства хозяйки, но состоятельная барыня одаривала за бездействие
чиновников богатыми подарками, возами сена, мукой, курами, гусями,
утками и т. п. "Вы мне ничего не сделаете... сколько вам
ни доносить..." - хвасталась она перед дворовыми. Наконец
шестеро мужиков сбежали от помещицы и, добравшись до первой же
полицейской будки, закричали: "Слово и дело!" - публичный
клич доносителя по государственным преступлениям. После этого
замять разбирательство было невозможно.
Д. Н. Салтыкову арестовали и судили. По личному указу Екатерины
II её лишили не только имущества и дворянского достоинства, но
и фамилии - преступнице было запрещено носить имя отца или покойного
мужа. В октябре 1768 г. над ней была совершена гражданская казнь.
Салтыкова час простояла у позорного столба на Красной площади,
потом была закована в кандалы и отвезена в Ивановский женский
монастырь, где её посадили в подземную тюрьму.
СТОЛИЦА РОССИЙСКОГО МАСОНСТВА
По старому масонскому преданию, первым российским "вольным
каменщиком" (см. статью "Масонство в России" в
томе "История России", часть 2, "Энциклопедии для
детей") был сам Пётр, посвящённый в масоны во время поездки
в Великое посольство. Однако подтверждённые документами сведения
о деятельности братства в старой столице относятся лишь к 40-м
гг. XVIII в. В царствование Екатерины II в Москве насчитывалось
уже более 40 масонских лож, заседавших совершенно открыто, императрица
даже была попечительницей ложи "Клио", образованной
в 1763 г.
Ложи плодились точно грибы после дождя. Вот названия лишь самых
известных: ложи "Трёх мечей", "Латоны", "Го-руса",
"Озириса", "Аписа", "Трёх Христианских
Добродетелей", "Трёх знамён", "Гармонии",
"Девкалиона", "Сфинкса", "Блистающей
звезды", "Светоносного треугольника". В Москве
сосуществовали разные масонские течения - английское, шведское,
прусское. Мода на них менялась, как мода на платье.
В 1779 г. в Первопрестольную переехал известный издатель Николай
Иванович Новиков, ещё в Петербурге посвящённый в масоны в ложе
"Астрея". Здесь он сблизился с профессором Московского
университета И. Г. Шварцем, тоже крупным масонским деятелем, и
при его поддержке взял в аренду университетскую типографию. Содействие
"петербургскому брату" оказал также куратор университета
поэт М. М. Херасков, который передал ему право издавать газету
"Московские ведомости". При Новикове её тираж достиг
небывалой цифры - 4 тыс. экземпляров.
Отличавшийся недюжинным организаторским талантом, Новиков с помощью
орденских связей добился от богатых братьев-масонов - Лопухиных,
Трубецких, Тургеневых - крупных финансовых вложений в открытое
им печатное дело. Николай Иванович славился умением убеждать жертвователей.
Под его влиянием богач П. А. Татищев отдал значительную часть
своего состояния Дружескому учёному обществу, а во время неурожая
1787 г. сын золотодобытчика масон Г. М. Походяшин передал Новикову
для помощи голодающим значительную часть своего состояния. Сам
Походяшин умер в нищете, на чердаке чужого дома, но до последней
минуты боготворил Новикова и со слезами на глазах прижимал к груди
его портрет.
На полученные от жертвователей деньги Новиков переоборудовал
типографию, так что, по отзывам современников, она не уступала
лучшим печатным центрам Европы. Кроме того, были приобретены ещё
две типографии, которые в 1784 г. слились в Типографическую компанию.
Издатель открыл книжный магазин в своём доме у Никольских ворот
и создал при нём первую в Москве публичную библиотеку. Во время
освидетельствования в ней было зарегистрировано 362 названия книг
и ещё 55 находилось в печати.
В качестве бесплатного приложения к книгам развлекательного характера
Новиков часто просил покупателей принять труды "духовного
содержания", т. е. собственно масонскую литературу. Иногда
он покупал у авторов рукопись "безнравственного" произведения,
например романа, и сжигал её, чтобы другой издатель, опубликовав,
не распространял "соблазна".
В 1790 г. в Москву был назначен новый главнокомандующий А. А.
Прозоровский, который провёл большое расследование деятельности
московских масонов. Многие книги Новикова были признаны еретическими
и подрывающими основы Православной церкви и сожжены. Всего сгорело
18 656 томов. Весной 1792 г. издатель был на 15 лет заключён в
Шлиссель-бургскую крепость. Через четыре года новый император
Павел I освободил Новикова, но разрешения продолжать издательскую
деятельность не дал.
Жизнь масонов ненадолго оживилась при Александре I - в Москве
возникли "Ложа тройственного спасения" и братство "Ищущих
манны". Однако в 1822 г. вышел именной указ императора о
запрещении тайных обществ в России.
ГРОЗА 1812 ГОДА
Страшную катастрофу Первопрестольная пережила во время наполеоновского
нашествия. "Прекрасный, великолепный город Москва более не
существует", - писал Бонапарт императору Александру I, обвиняя
русских в варварском уничтожении собственной столицы.
После кровопролитного Бородинского сражения 26 августа 1812 г.
русские войска вплотную придвинулись к Москве и расположились
вокруг деревни Фили. Горожане были абсолютно уверены, что Москву
не сдадут, поэтому лишь очень немногие заблаговременно позаботились
вывезти имущество из города. "От всех до последней минуты
всё скрывали и всех нас обманывали, - с негодованием писала мемуаристка
Е. П. Янькова... - не верили возможности, чтобы до Москвы дошёл
дерзкий враг". Генерал-губернатор Ф. В. Ростопчин не мог
даже представить себе, что армия бросит Первопрестольную, и не
оповещал жителей.
Только 1 сентября М. И. Кутузов известил Ростопчина о том, что
войска уходят. В городе началось столпотворение: тысячи телег,
повозок, колымаг, гружённых вещами, теснились на улицах. Жители
старались покинуть Москву вместе с армией, многие оставляли свои
пожитки, чтобы вывести раненых. Генерал М. С. Воронцов приказал
разгрузить подводы, увозившие имущество из его московского дворца
в подмосковное имение, и посадить туда изувеченных в Бородинском
сражении солдат.
Тем временем Наполеон в окружении своих маршалов несколько часов
ждал на Поклонной горе депутацию бояр с ключами от Кремля. Так
и не дождавшись от москвичей выражения покорности, наполеоновская
армия вступила в великий город. Начался грабёж.
Из Успенского собора исчезли все иконы в драгоценных окладах;
прямо на полу храма пылали тигли, в которых французские солдаты
переплавляли в слитки награбленное золото и серебро. В алтаре
Архангельского собора модистка мадам Обер-Шальме, долгое время
снабжавшая московских щеголей парижскими товарами, устроила кухню
для великого императора.
Наполеон приказал отыскать французских актёров, живших в Москве,
чтобы они дали для его офицеров несколько спектаклей. Голодных
полуголых артистов едва нашли в горящей столице и привели в Кремль,
где для них были вскрыты старинные сундуки с одеждой московских
бояр. "И надо представить себе, - вспоминала актриса Фюзи,
- с какою жадностью... мужчины делили дедовские кафтаны русских;
женщины отнимали друг у дружки старинные атласные роброны бабушек...
у нас не было ни платья, ни башмаков. Однако ленты и цветы посыпались
на нас градом в день первого спектакля... в казармах французской
гвардии". (Эти казармы размещались в Успенском, Благовещенском
и Архангельском соборах Московского Кремля.)
С первого же дня вступления неприятельских войск большой деревянный
город, оставленный жителями, начал гореть. Когда французские войска
занимали предместья, многие печи в избах были ещё тёплыми. Ветер
раздувал пламя. Тушить пожар было некому. Москва превратилась
в ловушку: через пять недель в ней почти не осталось ни целых
домов, ни продовольствия.
Уходя, Наполеон приказал заминировать Кремль. Был сделан подкоп
под Спасскую башню, и пороховой фитиль уже тлел, когда отряд казаков
сумел предотвратить взрыв. Другой подкоп вёл под колокольню Ивана
Великого, но туда казаки не успели... Взрыв прогремел. Рухнула
каменная пристройка, возведённая в начале XIX столетия. Колокольня
вздрогнула, но устояла.
"БЕШЕНЫЕ ДЕНЬГИ"
После пожара столица представляла собой уже совершенно другой
мир с новыми вкусами и быстро менявшимися традициями. "...Всё
пошло вверх дном, - вспоминала Е. П. Янькова, - домами-то Москва,
пожалуй, и красна, а жизнью скудна... Ну слыханное ли дело, чтобы
благородные люди, обыватели Москвы, нанимали квартиры в трактирах
или жили в меблированных помещениях, Бог знает с кем стена об
стену? А экипажи какие? Что у купца, то и у князя... - ни герба,
ни коронки... А в каретах на чём ездят?., просто на ямских лошадях...
или, того ещё хуже, на извозчиках рыскают".
"Золотая столица золотого дворянства" всё больше "опошлялась",
приобретая черты мещанского быта. "Купечество богатеет и
начинает селиться в палатах, покидаемых дворянством", - писал
А. С. Пушкин. С ним соглашался Ф. В. Ростопчин: "...Москва...
совершенно переменилась. Жили там и думали уже по-другому... Гостеприимство
- одна из русских добродетелей - начало исчезать под предлогом
бережливости, а в сущности, вследствие эгоизма. Расплодились трактиры
и гостиницы... по мере увеличения трудности являться к обеду незваным,
проживать у родственников или приятелей... Важных бояр, подобных
Долгоруким, Голицыным... Орловым... больше уже не было. С ними
исчез и тот вельможеский быт, который они сохраняли с начала царствования
Екатерины".
Наиболее заметной фигурой в Москве становился купец, по-старинному
"гость". Теперь он чувствовал себя настоящим хозяином
Первопрестольной. Приобщение купечества к культуре, образованию,
новому, блестящему быту происходило непросто. "Бытовой мир
Замоскворечья и Рогожской тронулся, детей стали учить, молодые
купцы попадали не только в коммерческие академии, но и в университет,
дочери заговорили по-английски и заиграли ноктюрны Шопена, - писал
русский прозаик П. Д. Боборыкин. - Тяжёлые, тупые самодуры переродились
в дельцов... Хозяйство города к половине семидесятых годов очутилось
уже в руках купца и промышленника..."
Свои основные капиталы московские предприниматели сосредоточили
в текстильной промышленности. Развивавшаяся индустрия Москвы требовала
всё больше рабочих рук. После реформы 1861 г., отменившей крепостное
право, поток деревенских жителей, приходивших в город на заработки,
хлынул на московские заводы и фабрики.
Условия жизни рабочих были чрезвычайно тяжёлыми, именно в фабричной
среде в 70-х гг. XIX столетия появилась поговорка: "Москва
кому мать, а кому - мачеха". Не многим повезло так, как квалифицированным
рабочим Прохоровской (Трёхгорной) мануфактуры, хозяином которой
был Николай Иванович Прохоров, где он устроил ясли, детский сад,
родильный дом, приют для сирот, больницу, дом престарелых, бесплатную
публичную библиотеку и училище на 250 учеников. И всё же во время
революции 1905 г. Трёхгорная мануфактура - знаменитая Красная
Трёхгорка - полыхнула одной из первых в Москве.
"ОКАЯННЫЕ ДНИ" МОСКВЫ
В начале XX в. Москва пережила две революции. Чувство неуверенности,
неизвестно откуда исходящей угрозы, которое испытывали жители
Первопрестольной, хорошо передают стихотворные строки Осипа Мандельштама:
О этот воздух, смутный, пьяный
На чёрной площади Кремля!
Качают шаткий "мир" смутьяны,
Тревожно пахнут тополя.
Старую столицу начало лихорадить задолго до первых всплесков
возмущения 1905 г. Боевая организация партии социалистов-революционеров
4 февраля 1905 г. совершила убийство генерал-губернатора Москвы,
видного консервативного деятеля - великого князя Сергея Александровича.
На суде Иван Каляев, ставший непосредственным исполнителем террористического
акта, так объяснил свои мотивы: "...великий князь был одним
из видных представителей и руководителей реакционной партии, господствующей
в России. Партия эта мечтает о возвращении к мрачнейшим временам
Александра III, культ имени которого она исповедует... Преследование
всех культурных начинаний, закрытие просветительных обществ...
опыты политического развращения рабочих, преследование всех протестующих
против современного строя - вот в какого рода деяниях выражалась
роль убитого как маленького самодержца Москвы".
"Маленький самодержец Москвы" действительно держал
столицу в ежовых рукавицах, при нём революционная активность рабочих
была сведена к минимуму, участились облавы и аресты социал-демократов
и эсеров. Одновременно по инициативе начальника Особого отдела
Департамента полиции С. В. Зубатова были созданы подконтрольные
полиции рабочие профсоюзные и культурно-просветительские организации,
ставившие своей целью мирную борьбу за экономические права, обучение
и здравоохранение.
Убийство Сергея Александровича нанесло сильный удар и по властным
структурам Москвы. Отсутствие решительности со стороны правительства
во время Декабрьского вооружённого восстания 1905 г. привело не
к смягчению позиций революционеров, а к увеличению числа жертв.
Когда карательные отряды наконец двинулись на рабочих, уже весь
город был вовлечён в круговорот уличных боев. "В ночь на
10-е вся Москва была на ногах, - вспоминал один из руководителей
восстания М. Н. Лядов, - вся Москва строила баррикады... Взрослые
и дети, мужчины и женщины - все работали. Обыватели выносили дрова
для костров, выносили еду, питьё для дружинников. Дружно пилили
телефонные столбы, снимали телеграфную проволоку, устраивали проволочные
заграждения".
Особенно кровопролитные бои развернулись в районе Пресни. Имевшиеся
в Москве части драгун, казаков и пехоты были брошены на подавление
этого очага, но восставшим удавалось отражать их натиск. По Николаевской
железной дороге из Петербурга прибыл Семёновский полк. Служащие
Московско-Казанской железной дороги под Jiu руководством машиниста
эсера - А. В. Ухтомского несколько часов вели бой, препятствуя
высадке правительственных войск. Однако, когда семё-новцам всё
же удалось занять вокзал, Ухтомский вывел из города поезд с сотней
мятежников, но был схвачен в Люберцах и расстрелян.
К 18 декабря стало ясно, что Пресня больше не может сопротивляться,
и начальник Военно-боевого штаба 3. Я. Литвин-Седой отдал рабочим
приказ прекратить вооружённую борьбу. "Пресня окопалась...
- писал он. - Вся она покрыта баррикадами и минирована фугасами...
Пресня - крепость... Враг боится Пресни. Но он нас ненавидит и
хочет раздавить... Я отдал приказ в воскресенье развести пары,
и все фабрики заработают, а начальники дружин укажут, где прятать
оружие". Руководителям восстания и рабочим, уходившим с развороченных
снарядами баррикад, казалось, что новая волна возмущения очень
близка. Однако за 12 лет, прошедших между первой и второй русским
революциями, зарытые в подвалах домов винтовки успели заржаветь.
Значительным кровопролитием сопровождалось установление власти
большевиков в Москве в 1917 г. 26 октября Московский совет рабочих
и крестьянских депутатов привёл в боевую готовность гарнизон города,
поддерживавший социал-демократов. В ответ на это Московская городская
дума создала Комитет общественной безопасности, который обратился
за помощью к юнкерам. Выпускники старших классов военных училищ
Москвы заняли Манеж и окружили Кремль, грозя начать артиллерийский
обстрел здания Московского совета. 28 октября юнкерам удалось
захватить Кремль и расстрелять солдат 56-го запасного пехотного
полка, окопавшихся там. Узнав об этом, рабочие города объявили
бессрочную забастовку, начали строить баррикады и создавать отряды
Красной гвардии. 30 октября в Москву из Петрограда по распоряжению
В. И. Ленина было переброшено 500 кронштадтских моряков. Упорные
бои продолжались до 3 ноября и закончились капитуляцией Комитета
общественной безопасности.
"С горы за Мясницкими воротами - сизая даль, груды домов,
золотые маковки церквей. Ах, Москва!.. Неужели всей этой силе,
избытку конец? - отмечал в своём дневнике писатель И. А. Бунин,
вскоре покинувший родину, о первых месяцах власти большевиков
в Москве. - ...На Тверской бледный старик генерал в серебряных
очках и в чёрной папахе что-то продаёт, стоит робко, скромно,
как нищий... Как потрясающе быстро все сдались, пали духом!..
Опять какая-то манифестация, знамёна, плакаты, музыка... Голоса
утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у
мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские...
Рассказывал в трамвае солдат: "Хожу без работы, пошёл в совет
депутатов просить места - мест, говорят, нету, а вот тебе два
ордена на право обыска, можешь отлично поживиться. Я их послал
куда подале, я честный человек...". Великолепные дома возле
нас (на Поварской) реквизируются один за другим. Из них всё вывозят
и вывозят куда-то мебель, ковры, картины, цветы... И всё привозят...
в эти дома, долженствующие быть какими-то "правительственными"
учреждениями, мебель новую, конторскую. Неужели так уверены в
своём долгом и прочном существовании?"
Главная