Т. Т. САЛАХОВ: Дорогие друзья! Сегодня уже говорилось, что многие художники воспитаны на творчестве М. В. Нестерова. И это справедливо. Но его имя давно вышло за пределы России. Его творчество несет в себе мировое начало и его имя стоит в одном ряду с великими художниками мира.
Сейчас наша страна оказалась в непростой ситуации. И в этот переломный момент каждый художник, как некогда это было с Нестеровым, должен осмыслить свое творчество, свои ошибки, подумать о том, что он мог бы сделать посильного для сохранения веры в человека и его призвание на земле. У Нестерова тоже была задача - в тех условиях сохранить свое творческое "я", свое понимание истории. Нужна была огромная воля.
Однажды я побывал в Ватикане. Там есть огромный музей, в котором собраны истинные шедевры, позволяющие проследить эволюцию творчества многих художников, писавших на библейские сюжеты. В Назарете, где родился Христос, собраны работы историко-религиозной тематики. Мне кажется, что стоит подумать о создании подобного музея в России, в котором можно было бы собрать картины, обращенные к религии, божественному началу, к истории Русской православной церкви. В таком музее полотна Нестерова могли бы зазвучать в полный голос. Здесь присутствуют близкие и родные Нестерова, и мы счастливы, что они помогают нести его высокую культуру. Пожелаем им огромного счастья и здоровья.
И. В. ШРЕТЕР: Еще в детстве я знала, что мой дед Михаил Васильевич Нестеров - дед великий! Я наблюдала его, так сказать, в домашней обстановке. К нему приходили люди за советом, за разрешением любых проблем - как творческих, так и житейских. Казалось, что без него никто не мог ничего решить - такое ощущение было не только у меня, но и у взрослых тоже.
Часто появлялись в доме новые знакомые, не забывали старые друзья. Все они входили в наш дом на Сивцевом Вражке по роскошной беломраморной лестнице и открывали дверь скромной квартиры N12 на третьем этаже. Их встречала хозяйка Екатерина Петровна, моя бабушка (первая жена деда, настоящая моя бабушка М. И. Мартыновская, умерла почти сразу после появления на свет моей матери Ольги Михайловны - "Амазонки"). Она радушно приглашала гостей к столу, сверкавшему белой, накрахмаленной скатертью. За этим столом начинались интереснейшие беседы. Я была мала и смысла разговоров не понимала. Но я внимательно смотрела (именно смотрела), как дед беседовал с приехавшим в Москву Максимилианом Волошиным на философские темы. Я сидела буквально разинув рот, пораженная колоритной фигурой жителя "туманной Киммерии". Дедом было сказано: "Сиди и молчи, слушай и не мешай". Мне было тогда всего четыре года. И я молчала как рыба, иначе меня изгнали бы, а мне так этого не хотелось! Хотелось сидеть и смотреть на Н. И. Тютчева, А. Н. Северцева, на многих других интереснейших людей - художников, ученых, актеров и писателей. Все это были люди высочайшей культуры. К сожалению, мне не довелось никогда увидеть двух знаменитых философов - П. Флоренского и С. Булгакова, но о масштабе их личности я могла судить позднее по ставшему членом нашей семьи сыну Булгакова - Федору Сергеевичу, художнику, женившемуся на Наталье Михайловне Нестеровой. Он был и внешне и духовно похож на своего отца.
Но гости - гостями, а жизнь в доме шла своим, четко установленным порядком. Дед любил праздники - Рождество, Новый год, Пасху. Их всегда отмечали дома. В новогоднюю ночь дед садился за мольберт и работал. Он считал этот процесс источником вдохновения на будущее время, боясь, что если в эту ночь не нарисует что-то любимое, близкое его сердцу и душе, то иссякнет источник его творческого вдохновения.
В нашей семье я одна была маленькой, и поэтому все дарили мне подарки. Дед умел веселиться и придумывал забавные игры, сам был режиссером и постановщиком "живых картинок" - это традиция его детства и юности во время жизни в Уфе.
Он был шумный, энергичный, эмоциональный, стремительный. Утром совершал ежедневную молитву, но, будучи человеком глубоко верующим, никогда не делал этого напоказ, как стало модным сейчас. Ежедневная работа, небольшой отдых, частые гости, почитатели. Конечно, к концу дня он уставал и ложился спать всегда рано. Но иногда среди ночи, часа в 3 - 4 утра, вставал и рисовал. Ему что-то чудилось во сне, то ли вспоминалось детство, то ли какая-то легенда, сказание. Он тут же делал наброски, из которых позже нередко рождались картины. При этом он любил напевать мотив из оперы "Иван Сусанин" - "Бедный конь в поле пал...", что значило - настроение хорошее, работа ладится. Из моей детской комнаты напротив все хорошо было слышно.
С гостями он часто был серьезен, даже суров во время бесед и разговоров. Но очень любил веселые истории, смешные происшествия, и окружавшие его люди втягивались в этот водоворот воспоминаний. Особенно весело было на праздниках Рождества, возле наряженной елки, когда в "живых картинках" принимали участие Наташа, Алеша и мой отец и все гости - от мала до велика.
Зная это его увлечение, люди старались приходить к нему в дом на праздники с "живыми картинками". Так, в день его 75-летия в дверь позвонил посыльный с огромным свертком в руках. Дед вышел в прихожую вместе с гостями и попросил тут же развернуть подарок. Он был завернут по принципу матрешки, его долго разворачивали, и, наконец, перед нашим взором возникла фигурка писательницы Т. Л. Щепкиной-Куперник. Восторг был всеобщим!
Михаил Васильевич Нестеров был великим художником Нестеровым, но он же и родной дед, домашний человек. Для меня он был един во всех лицах - в его картинах, воспоминаниях, статьях (помнят ли сейчас, что он был почетным членом Союза писателей?), письмах, в его каждодневном "бытовом существовании".
Влияние его творческой личности на окружающих было огромно. Приезд его в Третьяковскую галерею был для ее сотрудников и серьезным экзаменом и праздником. Он смеялся, что его водили там под руки, как архиерея, - это выглядело впечатляюще и забавно.
Помню походы с ним в Музей западной живописи, которые и по сей день являются для меня событием. Мы вошли стремительно (он всегда ходил стремительно) в вестибюль, повернули в зал направо, и дед сказал мне: "Вот гляди, это Цорн". Это был портрет Мамонтова, а рядом - "Сельский праздник", потом барбизонцы, Коро; а над входной лестницей плясали в радостном танце фигуры Матисса... Какой великолепный был музей! Помню еще поход с ним и моими родителями в дом-Музей В. М. Васнецова, где понравилась "Баба-Яга".
Дед никогда не изображал педагога и не считал себя таковым, но люди к нему всегда тянулись. Художникам иногда попадало от него, то за "рыжий колорит", то за легкомысленный подход к теме. "Впрочем, идите лучше к Александру Михайловичу Герасимову - он педагог", - бывало, говаривал дед вдогонку очередной "жертве".
Помню его в начале войны. Особенностью характера деда была сила противостояния трагическим событиям в собственной жизни и в жизни России. Не случайно, что многие замечательные работы созданы им именно в эти тяжелые годы.
Из Сивцева Вражка семья не эвакуировалась, так как Михаил Васильевич считал, что Москву немцам никогда не отдадут (его обращение к москвичам по радио памятно всем).
Жизнь Нестерова и его семьи имела очень четкие эстетические нормы - неизменная внешняя дисциплина, скромность, эстетика быта. Это оставалось и в годы войны неизменным, несмотря на очень скудные материальные возможности и беды семейные. Но эти бытовые неурядицы были на фоне удивительного духовного изобилия. Дед в эти годы писал портрет своего друга А. В. Щусева, писал в промежутках между тревогами и бомбежками. В бомбоубежище он не ходил, и там одиноко стояло кресло с надписью "кресло Нестерова", поставленное кем-то из его почитателей.
В последние годы он плохо слышал, но просил, когда будет петь Надежда Обухова, звать его послушать к висевшему у меня в комнате на стене громкоговорителю-"тарелке". "Какой дивный голос!", - восклицал он каждый раз. Однажды его пригласили в гости к пианисту Игумнову (в дом напротив), когда там была Обухова. Был взаимный восторг художника и певицы. Как она пела! Здесь были песни России, Италии и - была молодость! Нестеров загорелся написать портрет Обуховой. Но, увы, деду вскоре стало хуже. Врачи настаивали на операции. В больнице произошел инсульт. 18 октября 1942 года его не стало.
20 октября состоялась гражданская панихида в Третьяковской галерее. Было холодно. День был серым. Шел снег. Народ стоял в Лаврушинском, во дворе галереи, в самом здании музея плечом к плечу, длинной вереницей тянулась цепочка москвичей, попрощаться с Нестеровым приехали даже люди с фронта. За два года до смерти Михаил Васильевич сказал своему другу Сергею Николаевичу Дурылину: "Что бы ни говорили, что бы ни писали обо мне, жить буду не я - жить будут, если будут, мои картины. Но в том-то и штука - если будут. Вот посмотрим. Пройдет лет 25 - 30. Вот если тогда "Варфоломей" скажет что-нибудь подошедшим к картине, значит, жив он, значит, жив и я. Высочайшее из званий - так я думал всегда, так думаю и теперь - это Художник. Немногие имеют на это право. Ничего бы я так не хотел, как заслужить это звание, чтобы на моей могиле по праву было написано: "Художник Нестеров".
И на могильном камне его высечена эта краткая, простая, но мудрая в своей простоте надпись: "Художник Михаил Васильевич Нестеров".
И. И. АНДРОНОВ: У меня несколько печальная весть. В православном мире любая печальная весть обязательна. Я просто упустил. Когда Нестеров работал над росписью обители, его учеником был Павел Корин. Именно тогда Корин познакомился с Прасковьей Тихоновной. Это было началом их совместной жизни. И вот сегодня в 11 часов утра Прасковья Тихоновна умерла. Все в жизни мистически совпадает...
Н. А. ПОНОМАРЕВ: Сейчас будет обещанный концерт. Я хочу поблагодарить всех выступивших, почтивших добрым словом память Михаила Васильевича Нестерова. Выражу общую надежду, что квартира N 12 в доме по Сивцеву Вражку вскоре станет мемориальной. Может быть, это и несбыточная мечта, но мы будем надеяться.
Н. М. НЕСТЕРОВА: По поручению семьи Нестеровых хочу поблагодарить всех устроителей этого замечательного вечера, всех участников и всех присутствующих. Спасибо.
Главная