Так вот. Института фактически не существовало. Что мне было делать? Возвращаться в Саратов? Поступить куда-нибудь на фабрику? Но я была из интеллигентской среды, меня бы вряд ли приняли. Идти еще куда-нибудь просто работать? Но куда? А тут у меня еще и жилище. Так что в моем решении остаться при библиотеке было, возможно, и простое желание как-то себя устроить. Но было и "идейное": мысль, почему иностранные языки действительно не могут в советское время найти настоящего применения. Вот хотели же в Неофилологическом институте специально готовить преподавателей иностранных языков. Так давайте сохраним хотя бы библиотеку, тем более что поблизости, на Новинском бульваре, был большой книжный фонд, куда свозились все книги из бывших помещичьих имений, из квартир безнадзорных, из квартир, где была конфискация. Там были десятки тысяч, может, даже сотни тысяч томов. Это была в основном литература на иностранных языках. Я всегда говорила: "Почему аристократия могла иметь эту литературу, читать на иностранных языках, а мы не можем то же самое читать?" Может, в этом сказывалось мое происхождение из семьи, где иностранные языки были плотью и кровью.
И вот я начала ходить в Наркомпрос и убеждать, что вот, мол, все есть: помещение, книги - давайте создадим библиотеку иностранной литературы. Мне сочувственно отвечали: "Девушка, ты ж понимаешь, что у нас голодная, холодная Москва, сейчас не до этого. У нас многие не знают русской грамоты, а ты с иностранными языками..." Так в течение двух месяцев почти ежедневно, как на работу, я ходила в Наркомпрос и каждому доказывала, что это необходимо. Однажды попала на прием к члену коллегии, который ведал отделом педагогического образования (к сожалению, забыла его фамилию). Он как-то сразу понял и поверил мне и, имея, вероятно, какие-то права, в Главпрофобре провел строчку: "Неофилологическая библиотека", а в скобках: "Опытно-показательная". Так она и называлась по первому Уставу. Идея была взята из Неофилологического института, т. е. не просто библиотека как таковая, но библиотека, которая берет на себя функции обучать иностранным языкам наш пролетариат, чтобы он мог читать иностранную литературу. Через какое-то время был утвержден штат в три человека. В него вошли уборщица, я, а третьего человека мы брали по очереди из тех энтузиастов, которые хотели нам помочь. Это были в основном преподаватели иностранных языков, которые работали еще в том самом Неофилологическом институте и которые, хотя уже имели другие работы, очень хотели, чтобы такая библиотека существовала.
Теперь нужно было привести в порядок квартиру. Она не отапливалась, не было стекол, обивки, даже полов. Было очень тяжело, но я к тому времени обросла друзьями, которые готовы были мне помочь. Директор Книжной палаты, которая находилась тогда в здании редакции "Правды", на углу улицы Горького и Пушкинской площади (там, где сейчас газета "Труд"), дал мне большие стекла. Но ведь их нужно было доставить. И вот, я помню, уже снег выпал, я шла с ними пешком, потому что в трамвай со стеклами не очень-то полезешь. Три-четыре раза ходила я туда-обратно - от Страстного монастыря до Денежного переулка. Потом нужно было на пятый этаж подниматься, потому что лифт не работал. Таким же методом таскали и книги с Новинского бульвара. Во-первых, их нужно было отобрать. Конечно, отбора тщательного не было: лишь бы скорее-скорее, чтобы побольше книг. В самом начале у нас стоял всего один шкаф с учебниками Неофилологического института. Потом я вспомнила, что у меня в Саратове остались мамины книги и я могла бы их привезти. И я действительно очень быстро съездила в Саратов, привезла их, получив контейнер. Перевезла с ними даже некоторые мамины вещи: шкаф, стол, еще что-то. Таким образом библиотека пополнилась литературой по специальности. А книжный фонд давал беллетристику. Из него снабжались библиотеки, но мало кто брал иностранную литературу. К декабрю мы набрали тысячи две книг. Сделали полки. Отапливали печуркой, которую я обменяла на мамину подушку. Знакомый инженер провел трубу прямо в окно, но печка все равно дымила ужасно. Особенно большого тепла она не давала, потому что стояла в большом двухсветном зале. Ужасно руки болели, мерзли пальцы. Мы около самой печурки сидели, чтобы записать в инвентарь книги. Замазки не было, чтобы стекла замазать, мы их как-то приколачивали. Но некогда было дрожать от холода, потому что в это время возник вопрос: для кого библиотека существует? Ни одного читателя, холод невероятный. В декабре нагрянула комиссия, как раз в тот момент, когда печка страшно дымила и когда в этой большой комнате никого не было. Двое инспекторов прошлись по всему низу - никого не увидели. Я, вероятно, в это время сидела наверху, во всяком случае, я их не видела. На следующий день получаю письмо за подписью помощника Ивана Ивановича Гливенко о том, что библиотека с 1 января закрывается. Это было где-то в середине декабря. Ну я, конечно, чуть не со слезами: "В чем дело? Почему?" Мне и объяснили, что "ваше учреждение - один дым, и никого нет. Надо его ликвидировать". Я стала уговаривать, упрашивать - безрезультатно. Тогда решили передать эту самую библиотеку Академическому центру.
- А что это за Академический центр?
- Потом это была Главнаука, а Академический центр вначале. Недавно, когда я работала в архиве, попадались докладные записки на имя начальника Академического центра Ивана Ивановича Гливенко, и среди них нашла просьбу о сохранении библиотеки и о решении передать ее во 2-й МГУ, который как раз в тот момент был организован. Вообще, библиотеку все время хотели куда-нибудь присоединить: то к Библиотеке имени Ленина, то ко 2-му МГУ, то еще к какой-нибудь библиотеке, то к разным институтам. Но у меня с самого начала возникла твердая убежденность, что если будешь самостоятельная, то библиотека будет развиваться, а если будешь "при", то никакого развития не будет. Откуда у меня было это убеждение, не знаю, но я все время боролась за самостоятельность библиотеки. В дальнейшем во главе Главнауки стал Федор Николаевич Петров, старый большевик, он был в этой должности примерно с 23-го по 27-й год и очень нам помог. Кстати, при нем библиотека получила свое современное название. Но это все позже, а тогда, в 1921 году, удалось отстоять ее самостоятельность, и в 1922 году она открылась. В апреле мы открыли отдел выдачи на дом, а в мае - читальный зал. Тут пришла очередная жалоба на нас, что наш читатель - "это старые салопницы, которым делать нечего. Они читают старые французские, немецкие романы вроде "Жипа и Марлитт" и тому подобное. Это надо прекратить". Опять явилась комиссия, но, по счастью, в ней нашлись люди, которые решили, что библиотека приносит большую пользу и что она должна сохраниться. И даже было сказано: "Ну и пусть эти салопницы читают "Жипа и Марлитт". Это лучше, чем если бы они в коммунальных кухнях ругали советскую власть". Вот так проходила наша жизнь. Но мы и сами, конечно, понимали, что нужен и другой читатель. А для того, чтобы его привлечь, нужно, чтобы он знал иностранные языки. Здесь выяснилось, что вместе с революционерами из-за границы обратно в Советскую Россию реэмигрировало много людей, которые в свое время эмигрировали из царской России. Они знали иностранный язык, и им очень нужна была современная печать, особенно коммунистическая, а ее почти не было. Она была в Коминтерне, но была закрыта, а ни в одной открытой библиотеке ее не было. Случай помог мне познакомиться с Кларой Цеткин. Я ей рассказала, что в библиотеку ходят только "старые салопницы" с Арбата, а рядом в Глазовском переулке - общежитие Коминтерна, и эти люди с удовольствием приходили бы к нам по вечерам, но для этого нужна современная литература. Она сказала: "Ну что ж, девочка, давайте сделаем так: я получаю со всего мира коммунистическую прессу, буду ее прочитывать, а прочитанное вам передавать". Она жила в одном из переулков улицы Кропоткина. Я пришла к ней, она сидела в кресле, ноги ее были закутаны пледом, в комнате - полумрак. Она сказала: "Справа новые газеты, которые я еще не читала, а слева те газеты, которые я уже прочла. Значит, если даже я сплю, отдыхаю, можете войти потихоньку и забрать их". Так я и сделала. Это были в основном коммунистические газеты: "Rote Fahne", "Humanite", "Unita". Когда я начала получать эти газеты, то появился и новый читатель. Газеты зачитывались до дыр, и я даже попросила Клару Цеткин, нельзя ли достать еще экземпляры. И она мне помогла: брала у кого-то из коллег-революционеров и откладывала для меня.