- Ну, рассказывайте, - строго сказала мне Искрина Романовна, когда мы вернулись в гостиницу. Как вы оказались во внубезе? Что вас туда занесло?
Мне было ужасно неловко. Трогая пальцем разбитый нос, я сказал, что хотел всего лишь пройтись, посмотреть своими глазами, как живут простые комуняне.
- А как же вас выпустила дежурная?
- Она меня никак не выпускала. Она просто спала и я тихонько прошел мимо.
- Видите, она спала! возмутилась Искрина. Вот до чего доходит потеря бдительности! Нет, таким в Москорепе не место.
- Но она не виновата! закричал я, испугавшись, что сильно подвел дежурную. Она, может быть, устала за ночь и задремала. А я шел очень тихо. Я даже ботинки снял, чтобы она не слышала.
Про ботинки я, конечно, наврал.
- Ну хорошо, рассказывайте дальше. - Искрина уселась в кресло и взирала на меня строго, как судья.
Я рассказал все, как было. Про очередь во дворе и скандал с теткой, которая понимает по-иностранному. Про памятник Гениалиссимусу, про Прекомпит.
- А что вы делали во Дворце Любви?
Я совсем смутился.
- Ну вот, сказал я, - вам все нужно знать. В том-то и дело, что я там ничего не делал. Потому что не с кем было. Подобным самообслуживанием я даже в детстве не увлекался. А уж в моем возрасте мне об этом и думать противно.
- А вас никто и не заставлял, - сказала она резко. - Вы должны были бы понять хотя бы по тому, как вас встречали, что вы можете рассчитывать на большее. Эти места, которые вы посетили, предназначены для комунян общих потребностей. А для вас решением Верховного Пятиугольника установлены повышенные потребности.
- Спасибо, - сказал я довольно холодно. - Но я, если хотите знать, вообще-то против неравенства. И если уж я сюда попал, то не хочу никаких привилегий, а хочу быть как все.
- Какой же вы все-таки отсталый! - воскликнула она в сердцах. - Что значит "как все"? О каком неравенстве вы говорите? У нас все равны. Каждый комунянин рождается с общими потребностями. Но потом, если он развивается, совершенствуется, выполняет производственные задания, соблюдает дисциплину, повышает свой кругозор, тогда, естественно, его потребности возрастают и это учитывается. Вообще я вижу, наша жизнь вам еще совершенно непонятна и вам лучше одному пока не ходить. Тем более, что вам надо готовиться к вашему юбилею.
- Да что вы пристали ко мне с этим юбилеем! - рассердился я. - Не хочу я никаких юбилеев. Вам хорошо известно, что мне на самом деле не сто лет, а гораздо меньше.
- Ну да, вы выглядите гораздо моложе, - согласилась она. - Но все-таки вам исполняется именно сто лет. Завтра указ Верховного Пятиугольника о всенародном праздновании вашего юбилея будет опубликован. Это будет событие огромного политического значения. А вы ведете себя так легкомысленно. Поэтому Творческий Пятиугольник поручил мне переселиться к вам и провести с вами курс интенсивной индивидуальной подготовки.
Я посмотрел на нее недоверчиво.
- Я не понял, - сказал я. - Что значит, вам поручили переселиться? Вы собираетесь жить со мной в одном номере?
- Ну да, - сказала она. - Во всяком случае, до тех пор, пока вы сами не станете ориентироваться. Тут места на двоих достаточно.
- Места, конечно, хватит. Но тогда скажите кому-нибудь, пусть мне поставят раскладушку.
- Зачем? - удивилась она. - Эта кровать достаточно широка. Я надеюсь, вы не очень сильно храпите?
- Не знаю, - сказал я неуверенно. Обычно не храплю, но... Слушайте, - сказал я, волнуясь. - Я все-таки чего-то не понимаю. Вы можете считать меня столетней развалиной, но я не могу спать в одной постели с женщиной, как бесчувственная колода. У меня могут возникнуть всякие такие... как бы сказать... побуждения и... в общем-то, я за себя не ручаюсь.
Тут она первый раз за все время, сколько я ее знал, засмеялась и сказала, что я человек не только отсталый, но и просто глупый. Естественно, ложась со мною в постель, она не собирается подвергать меня непосильным испытаниям. Напротив, Творческий Пятиугольник рекомендовал ей удовлетворять мои повышенные потребности по мере их возникновения.
- Кстати, сказала она делово, - вас в этом смысле тоже, вероятно, придется кое- чему поучить. Ваши представления о сексе, как я подозреваю, такие же дикие, как обо всем другом.
- Возможно, - согласился я в замешательстве. Они у меня, в общем-то, диковаты. А вы что же, так вот можете спать с кем попало и даже получать от этого удовольствие?
Мне показалось, что мой вопрос ее немного оскорбил и покоробил.
- Я сплю не с кем попало, - сказала она, а только по решению нашего руководства. А удовольствие от этого я получаю, как от всякой общественно-полезной работы.
Сказать откровенно, я очень разволновался. Я стал расхаживать по комнате и думать, как мне к этому всему относиться. Я, собственно, от общественно- полезной работы такого рода тоже никогда не уклонялся, но есть же все-таки какие-то понятия о супружеской верности. Я, может быть, был не всегда очень стоек и со Степанидой дал слабину, но все же своей жене я без крайней необходимости стараюсь не изменять. Это я и попытался сейчас объяснить.
- Дорогая Искрина Романовна... - начал я.
- Ты можешь называть меня просто Искрой, перебила она, улыбнувшись.
- Или даже киской, если тебе это нравится.
Понятно, мне сразу припомнился дурацкий мой сон, в котором Смерчев называл киской мою жену.
- А что, спросил я, у вас тут всех, что ли, кисками называют?
- Ничего не всех. Просто меня зовут Искра. Искра - киска, это звучит похоже.
Ходя взад-вперед, я уже новыми глазами поглядывал на нее. Все ее выпуклости и впуклости были на месте, и коленки такие круглые, загорелые. Конечно, как исключительно верный супруг, я не должен был этого замечать. Но, будучи человеком законопослушным, я не мог не подчиниться такому важному органу, как Творческий Пятиугольник.
- Ну что ж, Кисуля, - сказал я, робея. - Если на вас возложены такие обязанности, давай сразу приступим к их исполнению.
- Хорошо, согласилась она и, пересев из кресла на край кровати, стала расстегивать гимнастерку, обнажив жалкого вида пластмассовый медальон в виде звезды с закругленными лучами.
Тут я вдруг испугался. Я испугался, что окажусь не в состоянии оправдать надежды Пятиугольника. Потому что во мне еще глубоко сидели всякие социалистическо- капиталистические предрассудки, что перед этим делом надо как-нибудь разогреться. Чего-нибудь выпить, Пушкина-Есенина почитать, и вообще для начала нужны какие-нибудь такие вздохи, намеки, касания.
- Ладно, - сказал я. - Сейчас все сработаем. Только подожди, хотя бы побреюсь, а то я очень колючий.
Я достал из-под кровати свой "дипломат", бросил на тумбочку и, отвернувшись от Искры, стал в нем ковыряться. Бритва была где-то на дне. Я торопился, нервничал и начал швырять прямо на пол трусы, майки, носки...
- А что это у тебя? спросила Искра.
- Где? - Ну вот это, то, что ты держишь в руках.
- Это? В руке у меня был кусок туалетного мыла "Нивея".
- Это просто мыло, - сказал я. - Туалетное мыло.
- Да? мне показалось, она чем-то смущена. - А почему оно твердое? Заморожено?
- Почему заморожено? - не понял я. - Обыкновенное твердое мыло.
- Интересно, - сказала она, смущаясь все больше.
- А можно понюхать?
- Пожалуйста.
Я бросил ей мыло через кровать. Она ловко поймала его, поднесла к лицу и вдруг вскрикнула:
- Ах!
- Что с тобой? - испугался я.
Словно оцепенев, она прижимала мыло к лицу, внюхивалась в него и не открывала глаз.
- Искра! встревожился я. - Искрина! Искрина Романовна, да что это с вами случилось?
Медленно она открыла глаза, посмотрела на меня внимательно, словно не сразу узнавая.
- Так пахла моя мама! - тихо сказала она и застенчиво улыбнулась.
Главная