Лучшие уголки Москвы -
те, которые хотя бы иногда пустуют.
Однако в наше быстрое
время редко
удается застать город,
оставшийся наедине с самим собой...
Давным-давно, когда еще не было фотографических
"мыльниц", самостоятельно проделывающих все необходимые для съемки
операции, рассеянные любители нередко забывали протягивать пленку и потом,
проявив ее, обнаруживали «двойную экспозицию» - тени проступали сквозь тени,
лицо наплывало на пейзаж, деревья вырастали из стен...
Все меньше пауз оставляет
жизнь для бесцельных прогулок. То ли индивидуальное время ускорилось, как
полагается, с возрастом; то ли общее наше время течет все быстрее, требуя от
каждого двигаться энергичнее, работать больше... Скорее всего - и то, и другое.
Но если все же вдруг образуется окно между двумя деловыми свиданиями или просто
возникает непреодолимое желание бросить все дела хотя бы ненадолго... Тогда
бредешь, как всегда любил, по Москве, без задачи и направления, поворачивая в
короткий переулок, обходя площадь через знакомые дворы, срезая угол по скверу,
натыкаясь на неведомо когда возникший забор... И двойная экспозиция то и дело
проявляется в сизо-сером, зыбком, как фотобумага в кювете, московском воздухе,
городской пейзаж расслаивается, тени исчезнувшего проникают сквозь тени еще
существующего моего города.
Когда-то судьба долго
водила меня по северо-востоку города, вокруг проспекта Мира, - кстати, какое
предубеждение до сих пор мешает вернуть ему родовое имя «1-я Мещанская»? Тогда
никто, конечно) и не помышлял ни о каких переименованиях. Я, бездельничая по
молодости лет, слонялся среди ракетно-космических названий: Звездный бульвар,
улицы Королева, Цандера, Кибальчича, кинотеатр «Космос»... Все это
перемешивалось с коренным, окраинным старомосковским: Останкино, Шереметьевский
дворец, Хованский проезд... И все сходилось, стекалось, стягивалось к Выставке,
к ВДНХ, к имперским колоннам центрального входа, за которым и начинались
«достижения народного хозяйства» - резные дворцы, золоченые скульптуры, шпили и
порталы, ракеты и тракторы, каменные быки и гипсовые колхозницы, парадные
проезды и дальние аллеи.
Лучше всего здесь бывало
посреди зимнего рабочего дня. По ломкой, смерзшейся снежной корке я брел в
абсолютном одиночестве. Пустой внутривыставочный автопоезд из открытых тележек,
влекомых специально приспособленным рижским микроавтобусом со срезанным тылом,
обгонял меня и уходил, вздрагивая и покачиваясь, в глубь пустого пространства,
растворялся в белом. Вдали, над высоким куполом павильона «Космос», смыкался
низкий купол серого неба, подпираемый серо-белой колонной ракеты на постаменте.
Вдруг прямо передо мной возникал тускло сверкающий хоровод, золотые девушки
кружились в засыпанном снегом бассейне фонтана, маленькие снежные горки лежали
на их золотых сарафанах, косах и кокошниках... В гулкой пустоте
«Машиностроения» взгляд притягивала игрушечная реальность макетов, и я подолгу
стоял перед каким-нибудь «Крекинговым производством» масштаба 1:50...
Потом, пройдя насквозь всю главную, наиболее парадную часть Выставки, я
достигал пруда, по которому катились волны сугробов. За прудом стоял
единственный на всю территорию ресторан «Золотой колос», неявная, но
подсознательно безусловная цель моей прогулки. Проверив наличие в кармане
заветного червонца, я тянул на себя огромную резную дверь и входил в высокий
зал, сквозь окна которого вливался рассеянный грустный свет. Озябшая официантка
приносила сто граммов дагестанского и киевскую котлету, брызгающую маслом, с
косточкой в бумажных лепестках... Словом, день бывал проведен счастливо.
Главная