Власти обещают, что совсем скоро все москвичи
будут жить в отдельных квартирах.
Канет в Лету тесный уют коммуналок с
их своеобразной атмосферой...
Ироничный
советский классик заметил, что квартирный вопрос испортил москвичей. Надо
полагать, он имел в виду неизгладимый отпечаток, который наложили на их
характер и образ мыслей «вороньи слободки» - московские коммуналки. Но человек
по природе так многообразен, что некоторые его инстинкты могут быть утолены
только в общежитии, в тесном соседстве характеров и судеб, в пронзительном,
хоть и убогом уюте многокомнатных ветшающих квартир с полутемными коридорами,
пропахшими горьким запахом старости. Ныне коммуналки постепенно уходят из
жизни, как и их старые обитатели. Судьбы у этих квартир бывают разные. Ветхие
идут на слом, добротные обновляются. Некоторые предприимчивые люди переселяют
уцелевших жильцов в «спальные районы» на окраинах Москвы и быстро преображают
освободившиеся площади в апартаменты для «новых русских».
Как не
вспомнить, что некогда коммуналки уже были апартаментами - просторными
квартирами преуспевающих адвокатов, врачей, инженеров... «Уплотнение» началось
после революции. В квартиры доходных домов московского центра подселяли все
новых жильцов, и их прежние владельцы, теснимые из года в год, нередко
оказывались в комнате недавней своей прислуги. Особенно активно «уплотнение»
происходило с двадцатых по сороковые годы. Раскулаченная деревня беднела, теряла
работника, а Москва, снова ставшая столицей державы, плодила бюрократию,
наращивала промышленное производство, строила метро. Нужны были рабочие руки,
специалисты и обслуживающий персонал, нужна была милиция — следить за порядком.
Москва притягивала и вбирала людей не только из Подмосковья, но и из дальних
областей России, из многих союзных республик. Вот когда сложилось пестрое
разнообразие московских коммуналок — разнообразие культурное, социальное,
конфессиональное, даже языковое. Русский язык расцвечивался здесь диалектами,
акцентами, неологизмами. Сергей Сергеевич Ожегов, сын составителя знаменитого
словаря, вспоминал, как его отец - многолетний жилец московской коммуналки —
часто с профессиональным интересом прислушивался к разговорам соседей, пополняя
свои тетрадки.
Речь идет о
временах, когда жилой фонд Москвы примерно на девять десятых состоял из
коммуналок. Многие были «скроены» по коридорной системе, при которой комнаты
располагались по обе стороны длинного коридора, а кухня и туалет выносились в
конец или выгораживались в кутках. (Лет тридцать назад я хаживал в дом на
Тверском бульваре, описанный Буниным в рассказе «Эльдорадо»; он был превращен в
коммуналку с коридорной системой и больше смахивал на трехэтажный барак.) Но
все же Москве более свойственны были коммуналки в бывших «барских» квартирах, в
домах предреволюционной постройки, когда город переживал строительный бум вроде
нынешнего. Для коммуналок этого типа характерен декор в стиле «модерн»; его
излом виден в наличниках окон, изгибе перил и дверных ручек. В таких квартирах
попадались самые неожиданные предметы мебели и детали интерьера: выцветшие
фрески, дубовые панели с резными наядами и львиными головами, встроенная мебель
с кожаными диванами и книжными шкафами под самый потолок. В знаменитом
«булгаковском» доме на Садовой-Триумфальной — типичной московской постройке
начала века — посреди просторного холла стоял раздвижной стол на мастодонтских
ногах; изначально рассчитанный на 24 персоны, при необходимости он делался
поистине безразмерным. А в комнате на Сретенке, где я жил в начале семидесятых,
уцелел камин с бронзовой решеткой и щипцами, на которых моя приятельница
разглядела почти стершееся «МСМХ»; мы долго гадали, что означали эти буквы:
дату, воспроизведенную напыщенной римской цифирью, или инициалы любящих
супругов, коротавших у камина вечера перед первой мировой войной и революциями.
Эти предметы в интерьере коммуналок производили впечатление археологических
находок, тем более необычных, что обнаруживались они среди безликой серийной
мебели и самодельных кушеток, полок, этажерок и шкафчиков. В длинных коридорах
вдоль стен висели тазы и лохани, отслужившие свое в годы войны; их держали то
ли на память, то ли «про черный день» - мало ли как обернется эта
непредсказуемая, трудная жизнь. Здесь же хранился спортивный инвентарь - от лыж
и велосипедов до гимнастических колец и гантелей, а на антресолях стояли баки
для кипячения белья. Особое место занимал телефон — чаще всего старый подвесной
аппарат у чулана, куда можно было втиснуться в поисках конфиденциальности. Обои
вокруг походили на исписанную вкривь и вкось записную книжку: цифры, имена,
загадочные сокращения... (Не менее таинственно выглядели отдельные слова,
«выпавшие» из давних телефонных разговоров, например список столбиком: «И. Сирин.
Лопух. Платон. Салицилка». Кто это написал? И что это значило?)
Главная