- У нас бывали очень знаменитые люди. Мама слыла красавицей, потом она пела очень хорошо. Однажды даже возникли сомнения: Большой театр или литература? У нас сохранилась книжка, подписанная Бернардом Шоу: "Сокольниковой в день ее отъезда из несчастной Англии", со специально для нее сделанным переплетом с вытесненным на обложке серпом и молотом. Она писала только о Марксе, Энгельсе, о революционерах, и сейчас ее считают большевичкой, хотя она 20 лет провела в заключении...
- Кто из поклонников матери вам запомнился?
- Шостакович. У нас сохранился его портрет с дарственной надписью. Он еще в 20-е годы сделал ей предложение, во всяком случае очень серьезно ухаживал за ней. Бабушка говорила: "Ну не могла же ты выйти замуж за такого, как Шостакович!" У меня есть письмо пианиста Владимира Горовица, это ее первый жених был, а разошлись они, под Киевом это было... она совсем девчонка была, уже в годы февральской революции, что-то они там спорили. Мама рассказывала, что он подарил ей кольцо, не обручальное, а простое, и она его бросила в воду. Потом они встретились, когда она была женой посла, а он концертировал. У нее очень много было интересных поклонников из партэлиты, и бабушка ворчала: "Ну зачем тебе эти революционеры, Бог с ними, ну хотели делать революцию, пусть бы и делали, а ты-то тут при чем?"
- Что за человек был Сокольников? Как он к вам относился?
- Он был настоящий рафинированный интеллигент. Но очень замкнутый. Мама писала, что Серебряков и Сокольников - две диаметральные противоположности. Насколько мой отец был общителен, жизнелюбив, к людям относился с открытой душой, настолько Сокольников был замкнут, суров. Когда к маме приходили ее поклонники, он уходил к себе в кабинет.
- Как он относился к ее популярности?
- Ну, видно, терпел: она была у него не первая жена. Между прочим, отец считал, что революционер в принципе не имеет права себя связывать семьей.
- Извините за нескромный вопрос: кто был инициатором развода?
- Она просто ушла и оставила его одного с ребенком. Что меня как женщину потрясает, это то, что в своих воспоминаниях она пишет, будто бы ей было очень его жаль, и она чувствовала вину перед ним. И ни одного слова о том, что оставался ребенок! Она только одну фразу пишет, и даже не в этих воспоминаниях, что она оставила ребенка, чтобы "ему легче было" перенести этот разрыв. А мне ведь еще двух лет не исполнилось, это было в конце 25-го года...
Сталин с Сокольниковым играл в кошки-мышки до самого конца. Позвонил однажды по "вертушке", спросил: "Григорий, у тебя нет дачи?" Сокольников ответил, что нет. "Будет тебе дача". Это было вроде бы в мае 36-го года. Буквально весь Мосстрой был прислан, чтобы дачу эту за несколько дней построить. Причем в отличие от того, что было у папы, там шелком обили все стены, рояль привезли. Даже построили флигель обслуживающий, пригнали корову, кур и, что было самое потрясающее, каждую неделю приезжали и привозили список бесплатных продуктов, которые можно было заказать. Мама однажды посмотрела его при мне и промолвила с раздражением: "Ну зачем опять предлагать шоколад, когда в прошлый раз я его уже выписывала, сколько можно бутылок вина присылать?"
- В каком районе была дача?
- Это неподалеку от Баковки, сейчас на этом месте ничего нет. Что с ней сделали, я не знаю, но найти ее я не смогла.
В июле 1936 года Сокольников не вернулся с очередного заседания ЦК, на дачу приехали черные машины с обыском. В мае Сталин, конечно, прекрасно обо всем знал, все было решено, зачем понадобился этот жуткий фарс? После этого мы с мамой ушли оттуда навсегда.
- Когда вы бывали в Кремле, то видели Сталина?
- Мы однажды играли. И, по-моему, там были дети Сталина, Вася или Светлана, потому что вдруг крикнули: "Отец идет!" И мы все - врассыпную. Так это у меня и осталось в памяти. Вроде бы черт появился.
- А прямо о Сталине принято было говорить?
- У отца не произносилось его имя. Вторая жена отца вспоминала, что если на заседании Совнаркома должен был появиться Сталин, то отец не ходил, находил тысячу предлогов.
- Вы пошли в школу, когда жили в Англии, расскажите немного об этом.
- Я действительно в первый класс пошла в Лондоне. Язык я немножко знала, потому что, как только мы туда приехали, меня бросили, что называется, на улицу и не ограничивали совершенно. В новом городе, таком большом, шестилетний ребенок мог ходить куда захочет. Наверное, это было правильно, потому что я довольно быстро выучила разговорный язык. Впечатления от класса - я помню, там по стенам висели картинки на сюжеты Библии. Это было необычно. Такие яркие, красивые картинки. Потом, вообще очень суровое обучение. В Москве - ребенок и все такое, а там нет. Например, перерыв - и на циновке надо было лежать с вытянутыми руками на спине.
Удобно - не удобно, хочешь - не хочешь - это никого не касается. На физкультуре нужно было крутиться на турнике: умеешь - не умеешь, упадешь - не упадешь - это тоже никого не касалось. Очень суровое отношение к детям, во всяком случае в привилегированных слоях.
Свобода полная. И еще, поскольку мне давали деньги, я часы себе купила сама, в семь лет. Беатриса Вебб говорила: "Мадам Сокольникова очень тоскует по Москве, главным образом потому, что считает, что здесь ее дочь получает буржуазное воспитание и это может ее испортить на всю жизнь".
- Когда вернулись в Москву и пошли в советскую школу, то в чем увидели разницу?
- Я сначала пошла в этот МОПШик, где меня сурово обличали, мол, я и буржуйка, и живу не так, и одеваюсь не так. Русский я знала плохо, очень много болела, был перерыв большой. Потом была англо-американская школа, где учился Овидий Горчаков. Он стал потом известным разведчиком. Обучение шло на английском, другая половина на немецком. Там мне было вроде бы полегче и привычнее, учителя были англичанки. У нас даже оперы на английском ставились, распевали, помню: "Шайн, шайн, шайн ю шуз". Но в 37-м году, кажется, поскольку отца и Сокольникова уже арестовали, меня перевели в обычную школу. Вскоре там арестовали всех преподавателей и школу эту закрыли.
- Это ту, в которой вы раньше учились?
- Да, англо-американскую школу для детей английских и американских рабочих. Для детей антифашистов, коминтерновцев и так далее.
- В какие игры играли во дворе?
- В казаки-разбойники. Лезли на крышу - ужас! Шестиэтажный дом, по пожарной лестнице. Родители почему-то нас не останавливали. Потом у нас был драмкружок.
- Где он размещался?
- В домоуправлении, в подвальном помещении. У нас костюмы были (мы "Снегурочку" ставили) из марли, но сшитые так тщательно. Мы выступали в клубах больших. Какая-то женщина (фамилии я не помню) опекала детей из нашего дома. Кто-то, помню, прочитал "Тримушкетера", и я все обижалась, что я в мушкетеры не гожусь, а королевой мне неинтересно было быть.
- А куклы?
- Ну, эти игры рано кончились. Хотя первый раз, когда мне не подарили куклу, я помню. Это было в 10 лет, когда я болела и меня отправили к отцу. Рядом с кроватью, когда я просыпалась, подарки были. И там я увидела фотоаппарат "Кодак".
- А вы ждали куклу?
- Ну конечно! Отец много бывал за границей и привозил всегда кучу игрушек. Но он требовал, чтобы я их все раздаривала. А так как мы ездили часто в Гагры, я должна была те игрушки, куклы, которые я везла с собой, там оставить детям. И как-то я одну свою любимую куклу положила тихонечко в чемодан. Приехали в Москву, открываю чемодан. Отец увидел куклу и очень-очень рассердился. Сказал, что у меня буржуйские наклонности. Ха-ха-ха! Тогда это звучало очень обидно, и он вполне серьезно говорил: "Ты жадная!", "Из таких, как ты, вырастают самые что ни есть буржуи, которые только о том думают, чтобы побольше накопить". - Отличался ли быт дома вашей мамы от дома отца? - Очень, потому что у Серебрякова было только-только самое необходимое. А у мамы какие-то безделушки, хотя драгоценностей не было. Зато интерьеры...