Меня неожиданно легко связали с полковником Парфеновым. Через день он принял меня в своем служебном кабинете. Ожидала увидеть запахнутого на все пуговицы офицера, а мне навстречу поднялся седоволосый человек с хорошим русским лицом и доброжелательным взглядом. Вопрос о выступлении решился легко и быстро.
- Что ж, дело хорошее, соберем вечером тех, кто работает в обслуге, - произнес полковник.
Было видно, что все, что может пойти на благо пусть и оступившимся, но все же людям, он только приветствует и берет на вооружение в борьбе за человека.
Но когда позднее рассказала ему о Русанове, он проявил вежливую сдержанность. Поняла, что опыт не позволяет ему проявлять излишнюю снисходительность. Но, думаю, судьба талантливого врача не оставила его равнодушным... Видела, что этот человек, наверняка много повидавший в своей военной жизни, привыкший быть осмотрительным, не утратил таких качеств, как сострадание, стремление понять человека и помочь - разумеется, в четких рамках, которые существуют в таких заведениях,
В те дни у меня без конца звонил телефон - звонила мама Олега, общественный защитник из больницы Игорь Борисович - хирург, напарник Олега, адвокат. Собственная жизнь для меня, моего мужа, сына, ушла на второй план. Мы ждали суда...
И вот наступило пятнадцатое января. Олег вышел из арестантской машины в наручниках, заседание суда началось не сразу, не пришли свидетели обвинения - милиционеры. И все же Игорь Игоревич начал рассматривать дело в тот же день, немало сил положив на то, чтобы обеспечить явку свидетелей и особенно пострадавшего на следующий день. Хирурги из Отделения реанимации оба дня приходили на суд, как на работу, все четверо, а вечером отправлялись на дежурство в больницу, а какие дежурства у кардиореаниматоров, догадаться нетрудно, ведь они вытаскивают умирающих почти с того света. О докторе Русанове говорили как о специалисте высокого класса, отсутствие которого очень ощущается на работе...
На второй день приехали милиционеры, в том числе и пострадавший. Все эти недели я ненавидела его. Нечаянно Русанов задел его палец и из-за этого пальчика сидит, а его пациенты, возможно, просто умирают. У кого на совести эти жизни? И сколько, в конечном счете, стоит пальчик одного милиционера? Но когда я увидела Петра Пашаева, так его звали, его лицо с почти детскими серыми глазами, когда заметила его растерянность и подавленность - он не знал, что Русанова взяли под стражу, что он не прожигатель жизни, а врач редкой квалификации - я вдруг почувствовала к нему симпатию. Оказалось, что совсем недавно ему сломали руку, а до этого - свихнули челюсть. Эпизод с Русановым переполнил чашу терпения. Да и все разбирательство вертелось вокруг водителя, который создал всю эту ситуацию и умудрился вернуть права и проходить по делу как свидетель. Я вдруг представила, как стоят милиционеры, почти мальчики, на ночных дорогах, как волнуются их мамы, как посылают прежде всего их в горячие точки. И мне вдруг совершенно расхотелось укорять Пашаева. Его душа была в смятении, он понимал, что пострадал не тот человек. Реакция добра набирала силу, душа этого человека тоже была открыта для света и добра...
Олег Русанов был освобожден из-под стражи прямо в зале суда... Правосудие и справедливость восторжествовали...
И навсегда осталось в моей душе уважение к И. И. Шереметьеву - судье настоящему, строгому, справедливому.
Интересная подробность - секретарь Настенька сказала после суда по делу Русанова, что узнала одного из его коллег в зале, он оперировал ее тетушку, у нее был порок сердца.
В заключение скажу, что происходило это все в суде того самого района, где находилась наша незабываемая 705-я школа...
...Но вернусь к своему рассказу о малой Родине. В пятидесятые-шестидесятые годы необыкновенной популярностью пользовался
Тушинский аэродром. В дни авиационных праздников туда устремлялась вся Москва. Метро тогда доходило лишь до Сокола, оттуда в Тушино ехали на переполненных трамваях. Я выросла в семье аэрофлотовцев, позднее работала в цехе на авиационном заводе, и праздники авиации были для нас самым любимыми. Трудно поверить, что одно время с городского аэровокзала в Тушино летали вертолеты, билет стоил всего один рубль...
Какой восторг охватывал нас, школьников, когда над нашими головами, выстроившись причудливыми треугольниками, проносились самолеты или когда сбрасывали парашютистов! По своей первой профессии я - авиационный инженер. Училась заочно. На авиазаводе, где шесть лет проработала в цехе, дивились, что, закончив с отличием школу, вершу черную работу. Но тогда было время большого энтузиазма, нужны были рабочие руки, я считала своим долгом поработать руками прежде чем стану инженером. В Тушине находился сборочный цех нашего завода...
В Троице-Лыково жила молочница, она многие годы приносила нам на Сокол молоко и уверяла, что дорога у нее занимает чуть больше часа, ходила она пешком. Разве могла я тогда предполагать, что связанные с детством места станут моим домом, что здесь вырастет новый жилой квартал, который станет для меня самым лучшим и главным. В безбожные школьные годы представить себе не могла, что в восстановленном Троице-Лыковском храме через тридцать лет после смерти отца-атеиста отпою его посмертно и отвезу взятую в церкви моего квартала землю на его могилу на Химкинское кладбище. По странному совпадению в тот день, когда отдала последний долг отцу, погиб мой брат Слава. Вечером мне позвонила из Ленинграда жена брата Валя и сообщила, что около семи вечера, когда Слава ремонтировал на дороге свой забарахливший автомобиль, его сбила машина, за рулем сидел пьяный водитель. Позднее узнала от своей племянницы Ирины подробности. Ира находилась рядом с отцом, когда все это случилось. Он умер у нее на руках. Он истекал кровью, мимо мчались машины, молодая женщина махала рукой, но никто не остановился. И тогда она в перепачканном кровью платье упала на колени прямо на проезжую часть, в дорожную пыль, моля о помощи... Что за времена настали!.. Утром заказала панихиду по брату...
Из Троице-Лыковского храма возвращалась по тропе, которая спускалась в овраг, вилась среди окружавших деревенские дома садов, пересекала песчаный карьер, И вдруг вспомнила, как Слава как-то привез из Ленинграда свои рисунки, целую папку. Мы некоторое время жили в северной столице, потом отца перевели обратно в Москву. Слава с нами не поехал, он только что женился, вся родня его Вали жила в Ленинграде. На прекрасных тонко выписанных эскизах увидела резные невские решетки, величавые мосты, Лебяжью канавку... Вдруг мое внимание привлек пейзаж - крутой берег с высокими соснами, обрыв над зеркальной водой, а дальше - спускающаяся от видневшейся вдали деревеньки тропа. Та самая, по которой я теперь возвращалась из храма и которую узнала тогда на пейзаже. В бытность студентом Слава наведывался сюда с этюдником. Его пленила красота троице-лыковских и строгинских берегов. Он и стихи писал об этих местах, а еще - о Неве, о своей любви к хрупкой девушке, для которой он стал опорой на всю жизнь и остался верен навсегда... Мой брат был разносторонне одаренным человеком, мог бы стать художником или поэтом. Особый талант у него был к технике - мальчишкой собрал телевизор, большую редкость в те годы. Мог из ничего сделать приемник, сам ремонтировал свою автомашину, квартиру, сам построил дачу...
Главная